иерархия советского общества, не зафиксированная даже в знаменитой «Номенклатуре» Михаила Восленского: «У нее старший брат – футболист „Спартака“, / А отец – референт в Министерстве финансов». Не существует, как выясняется, никакого социалистического равенства. И при таком раскладе нашему бездомному (ангажирующему угол у тети) герою ничего на амурном фронте не светит. А вот развитие романтической темы, наполненной уже реалистическим содержанием: «Куда мне до нее – она была в Париже, / И я вчера узнал – не только в ём одном!» Как объяснишь сегодняшнему тинейджеру, что для «совка» 1970‑х человек, побывавший по ту сторону железного занавеса, сразу выходил на иной уровень неформальной культурной иерархии? И совсем необычное – картина очереди в советском общепите. Чистый быт, без всякой любви: «Мы в очереди первыми стояли, / А те, кто сзади нас, уже едят!» В чем же дело? «Те, кто едят, – ведь это иностранцы, / А вы, прошу прощенья, кто такие?» Помню, как меня в Мариинском театре выгнал с законного места «сотрудник» буквально теми же самыми словами, поскольку иностранцы, имевшие билеты в разных концах зала, решили сесть вместе.

Как же несчастному «совку» изменить свое место в иерархии? На этот счет имеется «Песенка о переселении душ»: «Пускай живешь ты дворником – родишься вновь прорабом, / А после из прораба до министра дорастешь…» В общем, есть еще шанс, поскольку «мы, отдав концы, не умираем насовсем». Но это – к вопросу о загробном мире. А что же остается рядовому человеку в реальной жизни, где он обречен с завистью смотреть на тех, кто торопится в Париж, и тех, кто, нагруженный шмотками, из Парижа возвращается? Есть на этот вопрос ответ. Помните «Песню-сказку о нечисти», которая сама друг друга извела? До сих пор интеллигенция смотрит на силовиков с олигархами, как на Соловья-разбойника и Змея трехглавого: авось перегрызут друг другу глотки. «Убирайся без бою, уматывай / И Вампира с собою прихватывай!»

Оставим на сем опасном месте размышления об иерархии и перейдем к «героике» советского труда. По сути дела, вся знаменитая спортивная серия Высоцкого именно об этом. Один за другим проходят бедолаги, занятые не своим делом, как, собственно, и весь «героический» советский народ. Вот «Песенка про метателя молота»: «Приказано метать, и я мечу». А вот конькобежец на короткие дистанции, которого заставили бежать на длинную, где он и спекся. Вот сентиментальный боксер страдает: «Бить человека по лицу я с детства не могу». Вот марафонец, способный обогнать гвинейского «друга» только при температуре «минус 30». Все они – винтики нелепого механизма, прокручивающегося вхолостую. Все они – «бегуны на месте» из «Утренней гимнастики». И лишь прыгун в высоту, вечно заходящий не с той ноги, которая нравится тренеру, решается возроптать: «Но свою неправую правую я не сменю на правую левую».

Бессмысленность «героического труда» должна обернуться трансформацией внутреннего мира: ведь чем-то же человек должен жить, нельзя существовать пустотой. И действительно, герой Высоцкого живет: в нем прорастает агрессивное хамство, позволяющее каждой кухарке считать себя способной к управлению государством в духе известной ленинской фразы. В ранних песнях «совок» робко стремится податься в антисемиты, предварительно пытаясь узнать, кто же такие семиты: «А вдруг это очень приличные люди, / А вдруг из‑за них мне чего-нибудь будет?» Но по мере усиления деградации личности амбиции нарастают: «Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я. / Когда б ты знала, жизнь мою губя, / Что я бы мог бы выйти в папы римские, / А в мамы взять, естественно, тебя!» Знаменитый матч с Фишером – из той же области: «Спать ложусь я – вроде пешки, / Просыпаюся – ферзем!» И действительно, чем же не ферзь наш советский герой-работяга, когда играет с американским чемпионом мира по шахматам, пользуясь собственными правилами? «Если он меня прикончит матом, / Я его – через бедро с захватом, / Или – ход конем – по голове!»

Ну а венец картины, естественно, «Канатчикова дача». Здесь все мировоззрение «совка» собрано воедино. Здесь – страх перед сложностью мира, открывающегося за воротами родной, уютной психушки. Здесь – ужас, испытываемый рабом на пороге освобождения. Не вкатили наркотик, чтобы своевременно забыться, – и вот результат: сами просим телевизионного успокоительного, чтобы не думать, не анализировать, не принимать решения. «Уважаемый редактор! / Может, лучше – про реактор? / Про любимый лунный трактор…»

Общий вывод не потерял своей актуальности и по сей день, хотя со времени, когда была написана «Канатчикова дача», прошло очень много лет: «Мы не сделали скандала – / Нам вождя недоставало: / Настоящих буйных мало – / Вот и нету вожаков. / Но на происки и бредни / Сети есть у нас и бредни – / И не испортят нам обедни / Злые происки врагов!» Высоцкий как «социолог» останется в российской культуре даже тогда, когда умрет последний зритель, видевший в Театре на Таганке его Гамлета. Несмотря на пьянки, наркоту и раннюю смерть в сорок два года, поэт успел сделать невероятно много.

Четвертый кинозал

И вот наконец последний кинозал. Мы вновь оставляем за дверьми кинотеатра страну с товарным дефицитом и тоталитарной идеологией. Мы вновь переходим от бессмысленности дневного существования к поиску тех глубоких смыслов, которые дает вечер. Мы вновь сталкиваемся с советской культурой и вновь обнаруживаем парадоксальное различие между убогостью социальной системы и глубиной постановки экзистенциальных проблем. И вновь обнаруживаем, что проблемы эти поставлены не бесталанным социализмом, а лишь талантом одного из советских поколений – поколения шестидесятников.

«Покровские ворота» (1982)

Когда на экраны вышел фильм Михаила Козакова «Покровские ворота», это был в первую очередь блестящий дебют Олега Меньшикова. Легкость, остроумие, молодость. Не припомню в те годы более жизнеутверждающей кинокартины. На фоне Костика Ромина молодел даже сильно потасканный Аркадий Велюров в ярком исполнении Леонида Броневого. И «Покровские ворота» в целом воспринимались как гимн жизни, которая на самом деле значительно проще и лучше, чем кажется нам – задавленным суетой и заботами унылым горожанам.

Но вот «отшумели восьмидесятые, девяностые пролетели, нулевые проросли…» Страна неоднократно переменилась. И в какой-то момент философская притча о прелести жизни вдруг стала превращаться в притчу социально-политическую. А вместо тандема Меньшиков – Броневой на первый план стал выходить не менее сильный тандем супругов Хоботовых: Анатолий Равикович – Инна Ульянова.

Если нам нужно в кино обнаружить персонаж, более всего напоминающий авторитарного руководителя, то вот он – Маргарита Павловна с ее