стремлением осчастливить насильно бывшего супруга, который умен, образован, может хорошо работать и зарабатывать, но, по ее мнению, неспособен как жить самостоятельно, так и избирать себе подходящую жену.

В сегодняшней политический риторике удивительным образом сочетаются два представления о нашем народе. С одной стороны, он талантливый, сильный, справедливый. Но с другой… как он может без покровительства? Изберет фашистов на выборах, сопьется, пропадет, ввяжется в драки. В общем, народ нужно все время держать при себе. И обещать ему демократию в далеком будущем, когда всеведущие патерналисты сочтут его созревшим для самостоятельной жизни.

А народ – точь-в-точь как герой Равиковича – то вдруг загорается соблазнительной идеей жить наконец самостоятельно, решать без указки сверху, куда ходить и кого любить, то вдруг впадает в апатию, рвет на себе волосы и причитает, что, мол, без покровительства мудрой Маргариты Павловны мы либо в лихие 90‑е вновь окунемся, либо окажемся под пятой коварных американцев.

Казалось бы, гражданка Хоботова все, что хотела, уже получила. Солидный муж, которого Орловичам показать не стыдно, новая квартира, от которой бывший супруг отказался… Но все ей мало. А почему? Да потому, что она так самоутверждается. Не для счастья живет, а для совести (как заметил про смысл человеческой жизни Савва Игнатьевич). Маргарита Павловна не хочет думать, что она по-мещански нахапала. Хоботовой кажется, будто ее предназначением является великая миссия спасения неприспособленного к жизни человека от ужасов самостоятельного существования.

Конечно, эта проблема была заложена в фильм Козаковым и драматургом Леонидом Зориным. Но в брежневскую эпоху она так остро еще не стояла. Народ тогда еще не метался в поисках своей «Людочки», а тихо существовал под крылом старой власти. И лишь теперь стало ясно, что вместо великой миссии патернализма нам предлагают просто нелепый фарс.

«Полеты во сне и наяву» (1982)

«Я в канаву не хочу, но приходится – лечу». Был у Сергея Михалкова такой стишок, запомнившийся мне с детства. Я не хотел, конечно, в свои двадцать с небольшим лет идентифицироваться с героем фильма Романа Балаяна, поскольку это выглядело как падение в канаву, из которой не поднимешься уже и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. Но приходилось. Я чувствовал, что именно этот герой Олега Янковского мне наиболее близок из всех героев советского кинематографа. Герой, который не знает, как ему жить. Герой, которого жизнь тащит туда, куда ему совершенно не хочется. Герой, который является своеобразным «лишним человеком», если использовать привычный со школьных времен литературоведческий штамп. Кстати, сам Янковский и многие зрители, славшие ему письма, считали, что в них есть что-то от этого неустроенного и неприкаянного героя [Янковский 2010: 54].

На рубеже 1970–1980‑х советское кино породило несколько героев такого типа, отражая, по-видимому, те экзистенциальные проблемы, над которыми размышляли шестидесятники. Но именно образ Олега Янковского оказался стопроцентно точным. Суровый Олег Даль в фильме «Отпуск в сентябре» (поставленном Виталием Мельниковым по пьесе Александра Вампилова «Утиная охота») был, пожалуй, жестковат. Как, кстати, и в фильме Анатолия Эфроса «В четверг и больше никогда», где феноменально игравший Иннокентий Смоктуновский к тому же еще и «съел» остальных актеров. Герой Даля страшил масштабом человеческого распада и не вызывал желания идентифицироваться с ним. У Олега Басилашвили в «Осеннем марафоне» вышло наоборот: комедийный сюжет чересчур смягчал трагизм прекрасно раскрытого образа. Александр Калягин в «Неоконченной пьесе для механического пианино» был совершенно великолепен. Возможно, лучше него никто не сыграл тогда «лишнего человека». Калягина, свободно перевоплощающегося из бразильской тетушки в русского интеллигента, я включаю в свою пятерку великих артистов эпохи. Но режиссер Никита Михалков перенаселил «Неоконченную пьесу» суетящимися героями, а потому Калягину не хватило времени и пространства. Похожая проблема возникла также в «Фантазиях Фарятьева» Ильи Авербаха, где прекрасные женские персонажи (особенно Шурочка Марины Нееловой) несколько оттеснили Андрея Миронова, совершавшего чудеса перевоплощения из комедийного актера в трагического. Наконец, Андрей Тарковский сделал настолько философско-режиссерский фильм («Ностальгия»), что, мне кажется, просто не дал Янковскому в нем развернуться. Об Андрее Мягкове скажу дальше… А в «Полетах» сошлось все, что должно было здесь быть.

Сюжет, конечно, вторичен. Сценарист Виктор Мережко, по сути, переписал «Утиную охоту». Но Янковский сыграл героя так, что хотелось плакать, ощущая себя в его шкуре, а Балаян создал пространство, где актер смог по-настоящему развернуться: ни Олег Табаков, ни Людмила Гурченко, ни Олег Меньшиков его не заслоняли. И в каждом эпизоде (вплоть до потрясающей концовки со стогом сена) у меня было ощущение полного попадания: иначе сыграть это вообще невозможно.

Сколько раз пересматривал я «Полеты» – все время не мог понять: завидую я легкости героя или сочувствую его трагедии? Одновременно возникало желание идентифицироваться с ним и избежать его судьбы. Мне представляется, это главное, что должно быть в трагедии. Только так ее можно прочувствовать в полной мере.

«Послесловие» (1983)

Однажды я получил по email анкету экспертного опроса. Первый вопрос гласил: «Чувствуете ли вы себя счастливым?» И варианты ответов: «определенно да», «скорее да», «скорее нет», «определенно нет». Интересно, что бы ответил герой фильма Марлена Хуциева «Послесловие»? Как серьезный ученый он, наверное, сказал бы «определенно да». Ведь у него есть все необходимое для жизни. Квартира в Москве, уютно обставленная хорошей мебелью. Машина (да не «Жигуль» какой-нибудь, а целая «Волга» – по советским меркам это было, как нынче «Мерседес»). Престижная научная работа. Диссертация. Зарубежные поездки. Хорошая жена с не менее престижной по советским меркам работой – гид-переводчик для иностранных групп. Однако глаза Андрея Мягкова говорят, что истинный ответ на вопрос находится где-то между «скорее да» и «скорее нет». Взгляд грустный, немного тревожный… Совсем не похожий на озорной взгляд другого его героя – Жени Лукашина из «Иронии судьбы», у которого жизнь била ключом, хоть иногда, правда, по голове.

Впрочем, наверное, и этот ответ не совсем верен. Поскольку, когда из провинции приезжает тесть, обладающий невероятной способностью наслаждаться жизнью, выясняется, что на фоне жизнерадостного старика наш герой должен отвечать «определенно нет». И никакие формальные признаки сопутствующего его жизни успеха не могут скрыть то, что живет он лишь для галочки. Сегодня коллеги из научной среды сказали бы, наверное, – для «Хирша». Ушла шестидесятническая молодость со всеми ее революционными иллюзиями, показанными Хуциевым в «Заставе Ильича». Настала зрелость со всеми ее материальными благами. И что нам с нею теперь делать? Не жизнь получилась, а послесловие к жизни.

Я в этих «кинозалах» много уже писал об актерах, которые меня поразили, но в «Послесловии»