– Ты искупалась? – спросила я.

Она кивнула, не поднимая головы.

– Поела?

Она кивнула.

– Хорошо. Не хочу быть первой в истории негостеприимной силгизкой. Прости за мой вид. Я выпила много финикового вина. Я и тебе предложила бы, но мы украли его у абядийцев, так что оно вряд ли доставит тебе удовольствие.

– Должен быть способ получше, – сказала она по-сирмянски.

– Получше? Для чего? – ответила я на силгизском.

Она раскинула руки.

– Для того, как вы обходитесь друг с другом.

Мой затуманенный мозг не сразу понял, о чем она.

– Если что-нибудь придумаешь, дай мне знать.

Я еще глубже погрузилась в подушку.

– Ты никогда не чувствуешь себя виноватой? – спросила она.

– Раньше чувствовала, но теперь уже меньше.

– Почему?

– Это уже становится скучным. А ты мне нравилась. – Я вздохнула от разочарования собственной ребяческой грубостью. – Все сирмяне такие кислые?

Напрасно я ее оскорбила. Я ведь взяла ее в плен, так чего еще ожидаю? Я тоже не веселилась, когда меня захватили йотриды и привезли в Песчаный дворец. Потребовалось несколько лет, прежде чем я снова начала улыбаться.

Сади молчала, спрятав голову между коленями.

– Ты ведь дочь шаха, – сказала я. – Уверена, твой отец убил много людей. Одних заслуженно, других нет. Разве не так?

– Так.

– Но ты не осуждаешь его за это.

– Осуждаю.

Хм. Что нашел Кева в такой негибкой ханже? И что нашла Сади в человеке настолько догматичном и не склонном к размышлениям, как Кева? Да из них пара хуже, чем из нас с Пашангом.

– Ничего ты не понимаешь, – хмыкнула я. – Когда смотришь на мир с дворцового балкона, ты одновременно и Лат, и Ахрийя – одно целое. Из-за твоих решений одни тебя полюбят, а другие будут презирать. Придется делать выбор. Выращенного в полях урожая, добытого в горах золота, пригодных торговых путей или орошаемой реками земли на всех не хватит. Те, кому это достанется, будут тебя любить. А те, кто лишен, будут ненавидеть. И те, кто тебя ненавидит, обязательно найдут кого-то на твое место в надежде, что однажды они получат все блага, которые ты отдал кому-то другому. И они придут за твоей головой – если ты им позволишь. Лучше решительно нанести удар первым, чтобы они не смогли этого сделать.

Я начала трезветь. Нахлынула горькая реальность. Мне хотелось утопить ее в еще одном кувшине финикового вина.

– Ты изо всех сил работаешь языком, чтобы оправдать деяния своих рук, – сказала Сади. – Это только доказывает мою правоту.

– Неужели ты мыслишь так примитивно, что не можешь понять непрямолинейные аргументы? Возьмем Тамаза. Он позволил своему брату управлять Мервой как вотчиной. Вместо этого он должен был его казнить. Твой отец убил родного брата, верно?

Я ждала, что Сади по крайней мере кивнет, но она так и сидела, спрятав голову между коленями.

– Вы, сирмяне, порой такие скучные и самодовольные, но, когда речь идет о престолонаследии, делаете все правильно. Убийство собственного брата и его семьи может показаться жестоким, но другой вариант гораздо хуже. Ведь иначе в каждом городе страны умрут десятки тысяч от голода, болезней и войн. Лучше пусть страдает одна семья, чем тысячи.

Она завела меня до предела, а сама возражать перестала. От этого у меня закипела кровь.

– Скажи что-нибудь, Сади. Ты никогда не видела, как спорят два Философа? Если хочешь, чтобы я рассмотрела твою точку зрения, хотя бы выскажи аргументы.

Она посмотрела на меня с угрюмой ненавистью.

– У меня их нет. Только совесть. И она говорит мне, что ты поступаешь ужасно.

Совесть… Когда-то и у меня она была. Она умерла в тот же день, что и Лат. Смотреть, как разрываются на кровавые ошметки гулямы и сама Лат, было слишком тяжело для моей совести. Теперь у меня остался только стыд, но он превратился скорее в тупую боль.

Может, я бы постаралась быть хорошей, если бы Эше мог меня простить. Но он меня осуждает.

– Пожар! – раздался крик где-то снаружи.

Огонь смертельно опасен для юрт посреди оазиса. Я схватила посох и вскочила на ноги.

– Пожар! Пожар!

Я поманила Сади рукой.

– Мы должны выйти. Посмотреть, что там творится.

Я вышла из юрты уже гораздо более трезвой, чем вошла. Вокруг собралась толпа йотридов и силгизов. И все глазели на единственную горящую юрту.

Юрту моей матери.

– Амма!

Я протиснулась сквозь толпу к юрте. Лицо обдало жаром. В какой-то момент я бросила посох и побежала со всех ног, не замечая боли в спине.

Когда пламя было уже так близко, что чуть меня не опалило, кто-то схватил меня за руку.

– Стой!

Это был Пашанг.

Он оттянул меня назад. Мимо нас пробежали мужчины, тащившие мешки с песком и воду, и бросили все это на юрту.

Но безрезультатно.

– Помогите! – донесся изнутри пронзительный крик моей матери. – Да поможет мне Лат!

– Амма!

Прибежало больше людей с песком и водой. Но, как бы они ни старались, пламя не затухало.

А потом моя мать закричала во всю силу обожженных легких.

Я взяла Пашанга за руку. Схватила как можно крепче. А потом сняла с глаза повязку.

– Пожалуйста, спаси маму.

Но звезды не появились.

Я повернулась к Пашангу.

– Молись!

– Я молюсь!

Я стиснула его руку. С такой силой, что Пашанг охнул от боли.

– Прошу тебя, Хавва. Помоги! – взмолилась я.

– Помоги нам, Хавва, – повторил Пашанг. – Спаси тетушку Хафсу!

Но я все равно не видела звезды. Они скрывались где-то вокруг. И не показывались.

Крики тем временем стали пронзительнее. Огонь ярче. А дым… дыма не было.

Мы стояли рядом с пламенем, но я дышала спокойно. Почему нет дыма?

Крики матушки переросли в завывания. А потом все стихло, не считая потрескивания огня.

Мир остановился. Замер. Ничто не двигалось, кроме моего испуганного сердца. Почему это случилось? Что может оправдать подобную жестокость?

Покачиваясь, матушка вышла из юрты. Я бросилась к ней. Мы были единственными незамерзшими душами на земле.

Она упала на песок. Все ее тело покрывали ожоги, как корочка на запеченном кебабе. Ее глаза расплавились и выпали из орбит. И все же она схватила меня за руку и прошептала предсмертные слова:

– Молись.

Я взяла ее обожженную руку, не обращая внимания на боль от жара.

– Да. Мы должны помолиться за тебя, амма.

– Нет. Я отдала свою дочь врагу. И за это заслужила и более суровую кару. Молись за себя, Сира.

Я покачала головой.

– Я не позволю тебе умереть.

– Забудь обо мне. Ты найдешь любовь. Не сомневайся.

«Умоляю, спасите мою мать!» Но звезды