Я всматривался в бесплотное, живое пламя ифрита и понимал, что Сади была во всем права. Она отказалась жить, закрыв глаза и уши, пока я цеплялся за ложные надежды. Неужели к этому привела моя слепота?

Если прикажу сжечь Пашанга, Селену, Гокберка, Вафика и прочих, я принесу в жертву Сади, сознательно. Или уже принес, приказав сжечь мать Сиры.

– Сгорит ли завтра Пашанг? – спросил меня пульсирующий голубым пламенем куст.

Пахло сожженными развалинами.

– Нет. Нам лучше… пока понаблюдать.

– Мы не наблюдатели. Не путай нас с джаннами. Все на земле и небесах горит, горело или сгорит.

– Тогда не делай ничего.

Если ифриты могли только жечь, значит, мне нужен земной помощник. Я отвернулся от живого пламени и посмотрел на город Доруд. Воды его гавани серебрились в бледном свете луны. Зеленый гранит построек, высившихся на неровных холмах, переливался темным изумрудом. Купола зданий были желтыми, как неполированное золото, а многочисленные тонкие башни казались палочками ладана.

Однако красная стена была крепкой. Она поднималась из песка под углом, будто наклоняясь к тому, кто пришел ее осаждать. Благодаря такой необычной конструкции ее не преодолеть с помощью лестниц. А на вершине стены поджидали золотые гулямы, патрулировавшие ее днем и ночью.

Баркам мудро выбрал для себя эту крепость. И утром я надеялся встретиться с ним.

Но сначала я встретился с Хурраном и Рухи в лагере абядийцев. Бывший сад теперь был заполнен рядами шатров, между которыми двигались отчаявшиеся абядийцы, и все это среди пальм, тюльпанов и каналов. Лагерь пах цветами, кровью и дерьмом.

В одном шатре сидели Рухи и старый шейх с выкрашенной в черный цвет бородой. Под его левым глазом вздулся огромный чирей. Старик сильно дрожал.

– Всех моих сыновей и внуков убили при отступлении, – говорил он. – Несмотря на эту жертву, мои дочери и внучки не избежали плена. Теперь они рабыни.

Я не мог сжечь целый лагерь силгизов и йотридов, как бы этого ни хотел. Слишком много абядийских рабов погибнет в пламени. Но на самом деле меня беспокоила только судьба Сади.

Рухи протянула шейху бурдюк с верблюжьим молоком, шейх с хрипом сделал глоток и вернул.

Хурран стоял, скрестив руки на груди и глядя в пол.

– У вас остались способные сражаться мужчины? Ты ведь шейх. Если попросишь свое племя вооружиться…

– Попрошу. Это все, что мы можем сделать. Но кто их обучит?

– В этом городе полно тех, кто обучает гулямов, – ответил Хурран. – И я могу прислать из Мервы хазов. Кстати, Баркам уже назначил вам аудиенцию?

Старый шейх покачал головой.

– С нами возится какой-то визирь. Говорит, он передает наши просьбы Баркаму и принцу Фарису. – Старик кашлянул. – Мне не на что жаловаться. Нам дали место за стенами, пищу и воду, даже прислали лекарей.

– Сегодня мы встречаемся с Баркамом, – сказал я. – Если вы в чем-то нуждаетесь, скажи.

– Если нуждаемся. – Старик закрыл глаза. – Я не стану обременять вас нашими нуждами.

– Вы нас не обремените. – Рухи взяла его мозолистую руку. – Нужно помогать друг другу, чем можем.

Шейх горько вздохнул. Когда он открыл глаза, я увидел стеклянный взгляд человека, потерявшего надежду. Страдание, ужас и неимоверная мука, словно тучи, затуманивали его глаза.

– Пожалуйста, не делайте ничего для меня. – Смотреть, как старик плачет, слышать дрожь в его голосе было тяжело. Он годился мне в отцы. – Я лучше уйду к Лат, чем останусь на этой ужасной земле.

Он не хотел цепляться за надежду снова увидеть своих дочерей и внучек. Так было легче. Но пока они живы, надежда еще оставалась.

Мне самому нужно было в это верить.

Местные жители называли дворец Изумрудным, хотя из такого же зеленого гранита было построено большинство зданий в городе. Обширную территорию окружали привычные сады, каналы и пальмы. Я заметил в лесу трех обезьян – должно быть, их привезли сюда из Кашана. Они весело раскачивались среди пальм, размахивая ветками, нагруженными финиками.

Стены передней покрывали свежие фрески с изображениями святых и их чудес. Одна из них являла женщину с вьющимися волосами, которая стояла на горе и указывала на падающую звезду. Надпись внизу золотыми парамейскими буквами гласила: «Святая Сумайя призывает золотой метеор». У метеора был красно-золотой переплетающийся хвост – поразительная, хотя и несколько тревожная, картина, учитывая то, что я знал о звездах.

В пиршественном зале более узкую стену украшала фреска другого рода: обнаженная женщина с большой грудью, обхватившая губами член, в то время как другой мужчина пристроился к ней сзади. Подобная фреска имелась и на более широкой стене: бóльшая часть развратных поз на ней в лучшем случае казались непрактичными, а в худшем – невозможными.

В зал вошли Баркам и принц Фарис в окружении гулямов и заняли свои места у низкого стола. Полуголые рабыни, чьи груди едва не выпадали из глубоких вырезов кафтанов, уставили стол различными фруктами: розовыми яблоками, оранжевым виноградом, покрытыми пушком грушами. Никаких фиников. Как только мы с Хурраном и Рухи опустились на шелковые подушки, рабыни подали нам огромные, усыпанные рубинами чаши с медовой розовой водой.

Как и Эбра, Баркам был лыс, но довольно тучен и щеголял завидными усами. Он походил бы на простолюдина, если бы не золотая парча, расшитая аланийскими симургами.

Принц Фарис напоминал молодого Кярса, только с более светлыми волосами и крепким подбородком. Красивый мальчик, несмотря на странную худобу, и одет в подобающий принцу наряд – остроносые туфли и все прочее.

– Я мечтал о встрече с тобой, – громко произнес Баркам. Без зычного, но вкрадчивого голоса великим визирем не стать. – Когда мы узнали, что в Зелтурию прибыл новый маг, я спросил шаха Тамаза, мир его праху, могу ли отправиться туда. Но как раз в это время на наше восточное побережье совершали набеги крестейские пираты, так что я был ужасно занят. – Он постучал пальцами по столу. – Кстати, прекрасные доспехи. Ты всегда надеваешь их к обеду?

На мне были черные доспехи, за исключением шлема, который я повесил на пояс вместе с Черной розой. Я не мог оставить их, чтобы кто-нибудь не украл.

– Да. – Я предпочел дать простой ответ. – Великий визирь Баркам, нам о многом нужно поговорить, многое решить, и у нас слишком мало времени. Я янычар, поэтому прошу меня простить, если недостаточно любезен.

– Я встречал много любезных янычар, – с неподдельным благодушием улыбнулся Баркам. – Например, великого визиря Эбру. Весьма способный человек. Мы с ним возобновили торговлю между Сирмом и Аланьей после нескольких десятилетий закрытых дорог и вражды, сделав оба царства богаче.