сильно, что я боюсь, как бы он его не лопнул. Серые глаза вспыхивают, и на секунду в них появляется затравленное выражение, словно он заново переживает все, что случилось с ним в тюрьме, или что-то в этом роде.

Затем он делает глубокий вдох и выдыхает, снова хватая бутылку.

– Она останется у нас, – заявляет он. – Мы ее не отдадим.

Он делает глоток из бутылки, и на этот раз Виктор даже не делает никаких замечаний по этому поводу.

– Мы никогда раньше не ослушивались Икса, – замечаю я, не уверенный, радоваться ли нам, что мы все в одной лодке, или беспокоиться, что вот-вот совершим чудовищную глупость.

Мэлис морщится, его резкие черты искажаются.

– Не говори так. А то мы как будто его гребаные комнатные собачки, а он наш хозяин.

Я морщусь.

– Но ты же понимаешь, что я имею в виду, Мэл. Мы всегда делали то, что он хотел. Не думаю, что он легко воспримет, если мы проигнорируем его просьбу.

– Да, знаю. – Он проводит рукой по волосам. – Но у нас есть два варианта: либо мы отдаем ему Уиллоу, либо нет. Либо он проигрывает, либо она. Нам придется кого-то из них предать, и я бы предпочел, чтобы это был Икс.

Брови Вика лезут на лоб, ведь это довольно громкое заявление со стороны Мэлиса. Особенно учитывая, как отчаянно он старается не попасть в тюрьму теперь, когда знает, каково там находиться.

– Он станет могущественным врагом, если мы его разозлим, – отмечает Вик. Затем морщится. – Похоже, мы собираем целую коллекцию из врагов.

– Донован и его банда не настолько могущественны, – возражает Мэлис.

Вик кивает в знак согласия.

– Допустим. Но Икс – да. Мы правда хотим, чтобы кто-то еще выступал против нас? Особенно учитывая, сколько у него рычагов влияния?

Мэлис со стуком ставит ви́ски на край стола и хрустит костяшками пальцев. Он злится, и я не виню его за это. Обычно он старается не говорить о том, что с ним случилось, пока он был в тюрьме. Наверное, старается не думать об этом слишком часто. Но эти воспоминания, эти чувства, скорее всего, где-то на поверхности, всегда рядом.

Мы не можем позволить ему вернуться в тюрьму. Что бы ни случилось, мы его больше не отдадим. Когда копы выяснили о смерти нашего папаши, Мэл настоял на том, чтобы взять вину на себя в попытке защитить меня и Виктора. Чтобы уберечь нас от наказания за то, что мы сделали вместе. Было бы слишком просить его повторить этот трюк.

Но даже несмотря на угрозу, нависшую над его головой, старший брат все равно решительно кивает.

– Она остается, – повторяет он. – Просто… разберемся с этим. Ситуация похожа на ту, когда мы решили убрать Николая. Мы знали, что риск будет. Знали, что нас станут за это преследовать, но все равно решили, что оно того стоило. Думаю, здесь все так же. Она того стоит.

– Ладно, – бормочу я, кивая. – Значит, таков план.

– Это не план, – возражает Виктор. – А в лучшем случае грубо сформированная идея.

На мгновение в гостиной воцаряется тишина, мы все погружаемся в раздумья. Я потираю виски́, пока шестеренки в мозгу крутятся снова и снова.

Мы оказались в безвыходной ситуации, и не важно, что решим сделать, – кто-то, скорее всего, пострадает. Нет ни отличных вариантов, ни простого выхода.

Даже при всех навыках Вика во взломе и ресурсах, мы понятия не имеем, кто такой Икс. Не знаем, чего от него ожидать, поэтому лучше всего ждать худшего и попытаться найти какой-нибудь способ минимизировать ущерб – что определенно легче сказать, чем сделать.

Мы остаемся в гостиной еще на пару часов, обсуждая различные варианты действий и взвешивая варианты выбора, и к тому времени, как я возвращаюсь наверх, у нас уже есть наметки плана.

Чертовски рискованного плана, который никому из нас не нравится.

Но это все, что у нас есть.

37

Уиллоу

Мягкий утренний солнечный свет льется в окно. Я просыпаюсь в объятиях Рэнсома. Это уже почти стало ритуалом. Так странно, я почти не могу вспомнить, каково это – просыпаться в одиночестве. Я так долго делала это – открывала глаза рано утром, смотрела в окно и разглядывала предстоящий день, а после быстро вставала, не имея никаких причин просто валяться в постели. Просто быть.

Но сейчас все иначе.

Сейчас меня обнимают теплые руки. Я чувствую ровное дыхание Рэнсома на своей шее. Это заставляет меня ощущать себя в безопасности. Защищенной. И более того… желанной.

– Доброе утро, ангел, – бормочет он, наклоняясь и сонно утыкаясь носом мне в затылок.

– Доброе, – отвечаю я, поднимая руку, чтобы подавить зевок.

– Что-нибудь интересное снилось?

Щеки краснеют. Он дразнит меня из-за того эротического сна. Рэнсом делает так время от времени, давая мне понять, что он не забыл.

И я тоже не забыла. Не тот сон и не то, как он отреагировал потом, заставив меня мощно кончить прямо здесь, в его постели.

Я качаю головой.

– Нет, сегодня нет. Если мне и снился сон, то я не помню, о чем он был.

– Жаль, – бормочет он, слегка посмеиваясь. – Я надеялся, что ты снова проснешься и кончишь в моих объятиях.

– Рэнсом, – стону я, краснея еще сильнее.

– Что? Это случилось, и мне кажется, нам обоим понравилось.

Я хочу спросить, как ему могло понравиться, если он даже не кончил. Он ведь не трахал меня, даже не дрочил. Хотя, может, он сделал это позже. Может, мастурбировал в душе или в спальне, пока я занималась чем-то другим.

А может, он только подумал о том, что сделал со мной, и этого оказалось достаточно.

От одной мысли об этом мое лицо вспыхивает еще сильнее, и я корчу гримасу. Несправедливо, с какой легкостью Рэнсом делает это со мной. Он даже не прикоснулся ко мне. Всего лишь поддразнил, а я уже с ума схожу. Тело реагирует на его слова так, словно каждый слог – это искра, падающая на сухую траву.

Но, несмотря на смущение, я не могу отрицать, что это становится одним из моих любимых способов пробуждения.

Устраиваясь поудобнее в его объятиях, я зеваю и потягиваюсь, размышляя о том, что лучше – попытаться поспать подольше или встать и начать новый день. Если не считать ежедневного подъема и похода в колледж, мне не так уж сложно придерживаться какого-то определенного графика.

Я подумываю о том, чтобы спросить Рэнсома, есть ли у него сегодня какие-нибудь машины, с