Шрифт:
Закладка:
Это правдоподобные предположения, но данные свидетельствуют о том, что они ошибочны. Например, переданное Извольским 12 сентября утверждение Пуанкаре о том, что французские военные уверены в победе в случае континентальной эскалации войны, начавшейся на Балканах, подтверждается восторженным меморандумом Генерального штаба от 2 сентября, документом, к которому Извольский не мог получить доступа самостоятельно. Это, по крайней мере, говорит о том, что обсуждаемый разговор действительно имел место[946]. Беспокойство Пуанкаре, зафиксированное Извольским 17 ноября, по поводу опасности «превзойти ожидания» русских, тоже выглядит правдоподобным – Пуанкаре поделился точно такими же сомнениями в своем дневнике во время июльского кризиса 1914 года. Есть и свидетели, подтверждающие информацию Извольского, такие как бывший премьер-министр и министр иностранных дел Александр Рибо, блестящий юрист и политолог, который несколько раз встречался с Пуанкаре осенью 1912 года. В частной записке от 31 октября 1912 года Рибо написал: «Пуанкаре считает, что Сербия не покинет Ускуб [Скопье] и что, если Австрия вмешается, Россия не сможет не вмешаться. Тогда на сцену обязаны будут выйти Германия и Франция согласно своим договорам. Совет министров обсудил этот вопрос и решил, что Франция должна выполнить свои обязательства»[947].
Смена курса кабинетом Пуанкаре, конечно, вызвала неоднозначную реакцию среди самых высокопоставленных политиков и чиновников. Его недоверие к Германии и его взгляды на casus foederis встретили поддержку во влиятельной фракции выпускников Sciences Po[948] в министерстве иностранных дел, для которой симпатия к славянским народам и враждебность к Германии были аксиомой. Он получил также широкую поддержку в высших эшелонах вооруженных сил. В своем меморандуме от 2 сентября 1912 года (который Пуанкаре цитировал в беседах с российским послом) полковник Виньяль из 2-го бюро французского генерального штаба сообщает премьер-министру, что война, начатая на Балканах, обеспечит наилучшие условия для победы Антанты. Поскольку австрийские силы будут связаны в борьбе с южными славянами, Германия будет вынуждена перебросить значительную часть сил с западного на восточный фронт, чтобы защититься от России. В этих обстоятельствах «Тройственная Антанта будет иметь наибольшие шансы на успех и может добиться победы, которая позволит ей перекроить карту Европы, несмотря на локальные успехи Австрии на Балканах»[949].
Другие были настроены более критически к новому курсу. Посол в Лондоне Поль Камбон был потрясен конфронтационной позицией Пуанкаре в отношении Австро-Венгрии в первые недели Первой балканской войны. 5 ноября 1912 года, во время визита в Париж, Поль написал своему брату Жюлю жалобу на статью в Le Temps, явно вдохновленную Пуанкаре, в которой прямо бросался вызов Вене, а Австрия поносилась в ужасной манере, «не обращая внимания на нюансы, нетерпеливо, неосторожно». Далее Поль сообщил о разговоре с Пуанкаре вечером в субботу, 2 ноября. Камбон рискнул предположить, что Франция могла бы рассмотреть вопрос о том, чтобы позволить Австрии захватить часть Новопазарского санджака, простой «груды камней», в обмен на ее подтверждение в незаинтересованности в каких-либо других балканских территориях. Ответ премьер-министра удивил его: «невозможно позволить [Австрии], державе, которая не вела войну, не имеет на эти земли прав и т. д., получить преимущество; это вызовет волну общественного возмущения во Франции и стало бы неудачей Тройственной Антанты!» Франция, продолжал Пуанкаре, «которая так много сделала с начала этой войны (!) – здесь Камбон вставил восклицательный знак в скобках – будет вынуждена, в таком случае, также требовать себе преимуществ, например, остров в Эгейском море». На следующее утро (воскресенье, 3 ноября) Камбон, который явно всю ночь переживал из-за этого разговора, отправился к Пуанкаре, чтобы изложить свои возражения. Санджак не стоит конфликта, сказал он премьер-министру; остров в Эгейском море доставит больше проблем, чем выгод. Камбон также скептически отнесся к утверждениям Пуанкаре о том, что он действует под давлением «общественного мнения». Вопреки утверждению Пуанкаре, французское общественное мнение было «безразлично» к таким вопросам – важно, предупредил Камбон, что правительство само не вызвало «такое общественное возмущение, которое сделало бы решение невозможным». Пуанкаре не желал этого слушать и прекратил обсуждение:
«Я представил свои взгляды правительству в Совете [министров], – сухо ответил Пуанкаре. – Они были одобрены, есть решение кабинета министров, мы не можем отступать».
«Почему вы считаете, что мы не можем вернуться к этому? – возразил я. – За исключением двух или трех министров, члены кабинета ничего не знают о внешней политике, и обсуждение подобных вопросов всегда должно оставаться открытым».
«Есть решение правительства, – очень сухо ответил он, – пытаться и далее настаивать на этом бесполезно»[950].
В этом обмене мнениями интересен не предмет как таковой, потому что Австрия не только не взяла и не потребовала кусок Новопазарского санджака, но и вывела свои войска из этого района и оставила его соседним государствам – Сербии и Черногории. Вопрос был решен и забыт. Гораздо более важным является ощущение, складывающееся из высказываний Пуанкаре, о глубоком и непосредственном вовлечении Франции в балканские проблемы, наиболее ярко выраженное в причудливой мысли премьер-министра о том, что оставление части санджака Австрии вынудит Париж потребовать компенсации в виде «острова в Эгейском море». И еще более зловещим было ощущение, выраженное не только в письме Камбона, но и в записке Рибо, что французская балканская политика больше не носила характер импровизаций в ответ на возникающие ситуации, а закреплялась в жестких обязательствах, в «решениях», от которых «нельзя отступать».
Париж ускоряет темп
В письме от 19 декабря 1912 года российский военный атташе в Париже полковник Игнатьев сообщил о долгой и откровенной беседе с Александром Мильераном, военным министром Франции. Мильеран поднял вопрос об усилении австрийских войск на сербской и галицийской границах:
МИЛЬЕРАН: Как вы думаете, какова цель австрийской мобилизации?
Я [т. е. ИГНАТЬЕВ]: Сложно делать прогнозы по этому вопросу, но несомненно, что военная подготовка Австрии против России до сих пор носила оборонительный характер.
МИЛЬЕРАН: Хорошо, но разве вы не считаете, что оккупация Сербии[951] была прямым поводом [вызовом] начать войну?
Я: Я не могу ответить на этот вопрос, но я знаю, что у нас нет желания вести европейскую войну или предпринимать какие-либо шаги, которые могли бы спровоцировать европейский пожар.
МИЛЬЕРАН: Значит, вы оставите Сербию на произвол судьбы? Это, конечно, ваше дело. Но надо понимать, что это произойдет не по нашей вине. Мы готовы [Мы готовы].[952]
Игнатьев сообщил, что Мильеран выглядел «возмущенным» и даже «раздраженным» его уклончивыми ответами на вопросы министра. Французский министр настаивал, что это не просто вопрос Албании, сербов или Дураццо, а «австрийская гегемония на всем Балканском полуострове» – вопрос, в отношении которого российское правительство, конечно, не могло позволить себе оставаться благодушным[953].
Есть что-то примечательное в этих высказываниях французского военного министра, уважаемого политика-социалиста и новичка в иностранных делах, чья карьера ранее была сосредоточена на пенсиях, образовании и условиях труда, а не на геополитических вопросах. Однако к 1912 году Мильеран, близкий друг Пуанкаре, которого он знал еще в школе, стал одним из лидеров французского национального возрождения. Многие восхищались его упорством, трудолюбием и искренним патриотизмом, он стремился не только поднять боевой дух и укрепить автономию армейского командования, но и привить французскому обществу боевой дух[954]. Его отповедь Игнатьеву отражала широко распространенное отношение к войне во французском руководстве во время балканского зимнего кризиса 1912–1913 годов. «Генерал Кастельно, – сообщил Игнатьев, – дважды сказал мне, что он лично готов к войне и что он даже хочет войны». Действительно, французское правительство в целом было «полностью готово поддержать нас против Австрии и Германии, не только дипломатическими средствами, но, если необходимо, силой оружия». Причина
