Шрифт:
Закладка:
Вероятно, итальянское нападение на Ливию и начавшееся разрушение османского могущества в Европе побудили Пуанкаре включить Балканы в круг своих стратегических интересов. Еще в марте 1912 года он сказал Извольскому, что старое разграничение между локальными балканскими кризисами и проблемами более широкого геополитического значения, «больше не имеет практического значения». Учитывая нынешнюю систему европейских союзов, было трудно представить себе «событие на Балканах, которое не повлияло бы на общее равновесие в Европе». «Любое вооруженное столкновение между Россией и Австро-Венгрией из-за балканских дел будет представлять собой casus foederis для австро-германского союза. А это, в свою очередь, повлечет за собой активизацию франко-российского альянса»[932].
Осознавал ли Пуанкаре риски, связанные с поддержкой российской политики на Балканах? Об этом можно получить представление из беседы французского премьера и министра иностранных дел Сазонова во время визита в Санкт-Петербург в августе 1912 года. Пуанкаре знал, что сербы и болгары подписали договор, потому что Извольский сообщил ему об этом в апреле, но он не имел представления о содержании договора[933]. Когда министерство иностранных дел Франции обратилось в Санкт-Петербург за разъяснениями, ответ так и не был получен (Сазонов позже утверждал, что он отложил отправку текста Пуанкаре из опасения, что информация из него может просочиться во французскую прессу)[934]. Во время переговоров с министром иностранных дел в Санкт-Петербурге в августе Пуанкаре снова задал этот вопрос. Сазонов потребовал принести ему текст на русском языке и перевел его для французского премьер-министра. Подробности оказались шоком для Пуанкаре, особенно оговорки относительно одновременной мобилизации против Турции и, если необходимо, Австрии, не говоря уже о разделе земель, все еще находящихся глубоко внутри Османской Македонии, и – пожалуй, самое тревожное – о роли, отведенной России как арбитру во всех будущих спорах, а эта роль, как заметил Пуанкаре, «фигурирует в каждой строке конвенции». Записи, которые он сделал после встречи, отчасти передают его замешательство:
Кажется, что в договоре заложены семена не только войны против Турции, но и войны против Австрии. Более того, он устанавливает гегемонию России над славянскими царствами, поскольку Россия определяется как арбитр во всех вопросах. Я заметил мсье Сазонову, что эта конвенция ни в малейшей степени не соответствует той информации, которую я получил о ней, и что, если говорить правду, это конвенция войны, и что она не только раскрывает скрытые мотивы сербов и болгар, но также дает повод опасаться, что их надежды поддерживаются Россией…[935]
Не только Пуанкаре оказался напуган масштабом российского участия в балканской политике. Жан Дульсе, советник посольства Франции в Санкт-Петербурге, также отметил примерно в то же время, что Балканские соглашения на самом деле являются «договорами о разделе». Их поддержка со стороны России предполагает, что «русские готовы не принимать во внимание Австрию и приступить к ликвидации Турции, не заботясь о ее [то есть Австрии] интересах»[936].
После такого открытия можно было ожидать, что Пуанкаре начнет сомневаться в целесообразности поддержки Санкт-Петербурга на Балканах. Но известие о том, насколько глубоко русские уже ввязались в неспокойную ситуацию на полуострове, похоже, имело противоположный эффект. Возможно, дело было просто в признании того, что с учетом общего характера российской политики будущий балканский конфликт был не просто вероятным, но практически неизбежным, и, следовательно, его необходимо было подразумевать при планировании альянса. Еще одним фактором была вера Пуанкаре, которую разделяла часть французских военных, в то, что война балканского происхождения окажется сценарием, который, скорее всего, спровоцирует полноценное участие России в совместной кампании против Германии. Австро-сербская война, как сказали ему военные советники, свяжет от половины до двух третей австрийских сил, высвободив большие контингенты российских войск, способных выступить против Германии, тем самым вынудив Германию развернуть больше своих войск на востоке и частично ослабить давление на французскую армию на западе[937].
Какими бы ни были причины смены курса, к осени 1912 года Пуанкаре твердо поддерживал вооруженную интервенцию России на Балканах. В разговоре с Извольским на второй неделе сентября, когда Первая балканская война еще не началась, но уже была на горизонте, премьер-министр Франции сказал российскому послу, что победа Турции над Болгарией или нападение Австро-Венгрии на Сербию может «заставить Россию отказаться от своей пассивной роли». Если России окажется необходимо предпринять военную интервенцию против Австро-Венгрии и если это вызовет ответное вмешательство Германии (что было неизбежно, учитывая условия двойного союза), «французское правительство заранее признало бы это casus foederis и ни на минуту не колеблясь выполнило бы взятые на себя обязательства перед Россией»[938]. Шесть недель спустя, когда война уже шла полным ходом, Извольский сообщил Сазонову, что Пуанкаре «не боится» мысли о том, что может оказаться необходимым «развязывание войны при определенных обстоятельствах», и что он уверен, что государства Антанты победят. Эта уверенность, добавил Извольский, была основана на подробном анализе, сделанным французским Генштабом, который недавно положили на стол премьер-министра[939].
Действительно, Пуанкаре так энергично предвкушал возможность исполнить свои союзнические обязательства, что были моменты, когда казалось, что существует опасность того, что он сам заставит выстрелить висящее на стене русское ружье. 4 ноября 1912 года, через месяц после начала Первой балканской войны, он написал Сазонову письмо с предложением, чтобы Россия присоединилась к Франции и Англии в упреждающем противодействии австрийскому вмешательству в конфликт[940]. Эта инициатива была настолько неожиданной, что Извольский написал Сазонову письмо, в попытке разъяснить ее. До недавнего времени, отметил посол, французское правительство не желало втягиваться в то, что оно считало чисто балканскими проблемами. Но недавно точка зрения изменилась. Теперь Париж признал, что «любое территориальное завоевание Австро-Венгрии будет представлять собой нарушение европейского равновесия и затронет жизненно важные интересы Франции» (здесь была явная инверсия формулировок, которые французы использовали для оправдания у них отсутствия интереса к балканским делам во время Боснийского кризиса). Активное участие Пуанкаре в балканских делах, заключил Извольский, символизирует «новое видение» во французском министерстве иностранных дел. Он посоветовал министерству иностранных дел в Санкт-Петербурге немедленно воспользоваться этим и заручиться поддержкой Франции и Англии на будущее[941].
К середине ноября Сазонов действительно предполагал возможность нападения Австрии на Сербию (или, по крайней мере, на сербские силы в Албании) и хотел знать, как Лондон и Париж отреагируют на вооруженный ответ России. Ответ Грея был традиционно уклончивым: вопрос, писал он, является академическим, и «нельзя сказать какое будет принято решение относительно гипотетической непредвиденной ситуации, которая еще не возникла»[942]. Ответ Пуанкаре, напротив, заключался в требовании от Сазонова полной ясности: что именно, спрашивал он, намерено предпринять российское правительство? Это должно быть четко изложено – в противном случае, «проявив инициативу, французское правительство рискнет занять позицию, которая не будет отвечать ожиданиям его союзника или, напротив, превзойдет их». Русские не должны сомневаться, что Франция поддержит их в случае балканского кризиса: «если Россия начнет войну, Франция сделает то же самое, потому что мы знаем, что в этом вопросе Германия поддержит Австрию»[943]. В разговоре с послом Италии в Париже всего несколько дней спустя Пуанкаре подтвердил, что «если австро-сербский конфликт приведет к большой войне, Россия может полностью рассчитывать на вооруженную поддержку Франции»[944].
В своих мемуарах Пуанкаре категорически отрицал, что давал эти
