черногорского короля утомила и российский двор, и министерство иностранных дел. Никола, возможно, считал, что действует в славянских интересах и, таким образом, заслуживает безоговорочной поддержки России – на самом деле министерство иностранных дел в Санкт-Петербурге рассматривало его как тщеславного правителя, главным желанием которого было завоевать восхищение своих подданых[888]. Министерство иностранных дел в Санкт-Петербурге предприняло весьма необычный шаг, опубликовав заявление, в котором публично отрекалось от поддержки Николы и его планов в отношении Скутари. В нем Сазонов (имя которого не стояло под документом, но авторство не опровергалось) упрекнул прессу в невежественном подходе к балканским вопросам и заявил, что Никола не имеет права на Скутари, который был «чисто албанским» городом[889]. Таким образом, было дано понять, что Россия готова присоединиться к совместной инициативе великих держав. Но когда кризис вокруг Скутари достиг апогея, Сазонов также предупредил, что российское общественное мнение может вынудить его вмешаться военным путем, если австрийцы будут действовать самостоятельно. «Политические перспективы, – сообщил Бьюкенен из Санкт-Петербурга, – чернее, чем в любой другой период кризиса»[890].

После нескольких месяцев международного напряжения проблема внезапно исчезла сама. 4 мая, за день до встречи послов в Лондоне, король Никола объявил, что передает «судьбу города Скутари в руки мировых держав». Город вернулся под албанский суверенитет. Подписанием мирного договора в Лондоне 30 мая 1913 года Первая балканская война формально завершилась. 29 июля на пятьдесят четвертой сессии конференции послы подтвердили, что Албания станет независимым суверенным государством несмотря на то, что почти половина всех населенных албанцами районов (особенно Косово) осталась за пределами границ, согласованных в Лондоне[891].

Не успели высохнуть чернила на Лондонском мирном договоре, как на Балканах снова вспыхнула война, на этот раз за перераспределение трофеев первого конфликта. Бухарестский договор от 10 августа 1913 года закрепил за Сербией новые районы на юго-востоке Македонии, тем самым подтвердив увеличение территории королевства – по сравнению со статус-кво, существовавшим до 1912 года, – почти вдвое и увеличение его населения чуть более чем на 64 %. В Вене возникло замешательство по поводу того, как реагировать на новую ситуацию. Берхтольд все еще пытался восстановить политический контроль на фоне какофонии конкурирующих политических предложений, когда летом 1913 года в Вену поступили сообщения о возобновлении беспорядков на албанско-сербской границе. Несмотря на неоднократные упреки и предупреждения, Белград по-прежнему отказывался вывести свои войска из определенных районов, расположенных с албанской стороны границы, согласованной на лондонской конференции. Их целью якобы была защита Сербии от албанского бандитизма – на самом деле поведение сербских войск само по себе было главной причиной проблем на границе. В июле Вена потребовала покинуть занятые территории, но безуспешно. Затем великие державы, под руководством Эдварда Грея, предъявили коллективное требование о выводе войск, но это тоже не возымело эффекта. Франция и Россия заблокировали дальнейшие коллективные действия в начале сентября. Когда в Белград были отправлены отдельные ноты от Австрии, Германии и Великобритании, первым ответом было заявление действующего министра иностранных дел Мирослава Спалайковича, что никаких сербских войск в спорных районах нет. А затем, через пару дней, несколько непоследовательное заявление, что указанные войска теперь отведены за линию реки Дрины. На самом деле сербские войска все еще оставались в пределах установленной на лондонской встрече территории Албании. Сообщения от 17 сентября о том, что Белград собирался открыть таможенные посты в нескольких захваченных районах, вызвали еще большее беспокойство в Вене[892].

Эта напряженная игра в кошки-мышки между Веной и Белградом помогает объяснить, почему австрийские власти постепенно утратили уверенность в эффективности использования стандартных дипломатических процедур с целью урегулирования конфликта интересов с Сербией. Когда албанцы в пограничных районах ответили на сербские провокации (например, на отказ, в нарушение лондонского соглашения, в доступе к крупным албанским торговым городам через сербскую границу) возобновлением партизанских действий, сербские подразделения еще глубже вошли на территорию Албании. Сербский посланник в Вене Йованович вызвал серьезное волнение, когда заявил 26 сентября в интервью венской газете, что ввиду сложности обнаружения какого-либо официального албанского органа, который мог бы нести ответственность за беспорядки на границе, Сербия может быть «вынуждена принимать меры самостоятельно». Пашич усугубил проблему 30 сентября, заявив, что Сербия намеревается «для своей собственной защиты» занять «стратегические позиции» на территории Албании[893]. Австрийская нота правительству Пашича от 1 октября с требованием разъяснить ситуацию вызвала уклончивый ответ.

Краткий визит Пашича в Вену 3 октября никак не улучшил ситуацию. Берхтольд, обезоруженный теплой и приветливой манерой сербского лидера, упустил возможность донести до него, насколько серьезной ситуация выглядит в глазах Австрии. Пашич заверил представителей прессы в Вене, что «он положительно оценивает будущие отношения между Сербией и дуалистической монархией», но он также встревожил их словами о необходимости «изменения границ» на спорных территориях[894]. Заявления из Белграда о том, что у Сербии нет намерения «бросить вызов Европе», чтобы захватить территорию Албании, обнадеживали, как и дружеские возгласы высокопоставленного чиновника МИД в Белграде, который принял поверенного в делах Австрии Риттера фон Шторка, «так тепло, как если бы Пашич только что подписал оборонительный союз в Вене»[895]. Тем не менее попытки выяснить реальные планы сербского правительства в отношении Албании были заблокированы уклончивым многословием. И в то же время продолжалось продвижение сербских войск вглубь Албании. 9 октября, когда австрийский поверенный в делах настоял на встрече с Пашичем, чтобы обсудить этот вопрос, он обнаружил, что премьер снова пребывает в очень благодушном настроении, но все еще говорит о «временной» сербской оккупации албанской территории[896]. 15 октября за этим последовало объявление в полуофициальной газете «Самоуправа», что Сербия все-таки намеревается занять «стратегические позиции» в Албании[897]. После того как на очередное австрийское предупреждение последовал довольно вызывающий ответ, 17 октября Белграду был предъявлен ультиматум. Сербии давалось восемь дней на то, чтобы покинуть албанскую территорию. Если этого не произойдет, говорилось в документе, Австро-Венгрия применит «надлежащие средства для обеспечения выполнения своих требований»[898].

Ультиматум сработал. Осенью 1913 года великие державы согласились с тем, что претензии Сербии на кусок албанской территории незаконны. Даже министр иностранных дел Сазонов в Санкт-Петербурге, прочистив горло, признал, что «Сербия более, чем обычно предполагалось, виновна в том развитии дел, которые привели к недавнему ультиматуму», и призвал Белград уступить[899]. Через два дня после получения ультиматума Пашич объявил, что сербские войска будут выведены из Албании. К 26 октября они покинули спорную территорию.

Октябрьское противостояние с Сербией в 1913 году создало несколько прецедентов, которыми Австрия руководствовалась в урегулировании кризиса, разразившегося между двумя государствами после Сараева. Первым и наиболее очевидным было то, что он, казалось, продемонстрировал эффективность ультиматумов. Австрийская нота от 17 октября получила широкую поддержку в прессе, а новости о том, что сербы наконец вывели свои войска из Албании, были встречены в Вене с энтузиазмом. Берхтольда критиковали за его предполагаемую робость во время кризиса с осадой Скутари – теперь он был героем дня. Неприятное впечатление оставила и сербская дипломатия в отношениях с Веной: неискренняя вежливость, выдаваемая за сердечность, маскировала политику тщательно дозированных провокаций и несоблюдения договоренностей. В данном случае произошло не только столкновение интересов, но столкновение несовместимых стилей ведения международной политики. Казалось, что Белград будет отступать лишь до того предела, до которого его будет оттеснять Вена, хладнокровно принимая любые унижения, которые могут при этом возникнуть; как только австрийцы ослабят давление, попытки провокаций возобновятся. Все это придавало вес утверждению о том, что в конце концов Сербия понимает только грубую силу.

Для Австро-Венгрии Балканские войны изменили все. Прежде всего, они показали, насколько изолирована Вена и насколько мало понимания встретил ее взгляд на балканские события в высоких кабинетах иностранных партнеров. Враждебность Санкт-Петербурга и его полное пренебрежение интересами Вены в регионе еще можно было принять как должное. Гораздо больше тревожило безразличие других держав. Нежелание международного сообщества видеть, что Австрия сталкивается с реальными угрозами безопасности на своей южной периферии и имеет право противодействовать им,