отражало более существенный сдвиг во взглядах. Традиционно западные державы рассматривали Австрию как опору, на которой держалась стабильность в Центральной и Восточной Европе, и, следовательно, как державу, которую необходимо сохранить любой ценой. Но к 1913 году эта максима перестала казаться такой убедительной. Она уступила место тенденции – которая после 1907 года быстро завоевала популярность среди государств Антанты – думать о Европе в терминах союзных блоков, а не как о континентальной геополитической экосистеме, в которой каждая держава должна играть свою роль. Враждебность к Австрии в политических репортажах английских и французских газет в последние предвоенные годы усилила эту тенденцию, приведя к широкому распространению мнения о том, что Австро-Венгрия является анахроничным и обреченным образованием или, как писали сербские газеты, «вторым больным человеком Европы» (после Османской империи, к которой обычно применялся этот эпитет)[900].

Особую тревогу вызывал прохладный характер поддержки со стороны Германии. Берлин твердо поддержал курс Вены на конфронтацию с Сербией в октябре 1913 года – в то время, когда предложение подобной поддержки явно не влекло риска более широкого конфликта, – но в остальном его действия были неоднозначными. В феврале 1913 года, во время обострения австро-русского противостояния, когда численность войск по обе стороны границы (в Галиции) была увеличена настолько, что война казалась неизбежной, даже немецкие военные призывали Вену к осторожности. Мольтке написал своему коллеге Конраду фон Хетцендорфу, заверив его, что, хотя Германия без колебаний поддержит Австро-Венгрию в случае нападения России, «будет трудно оправдать германское вмешательство, если войну спровоцирует Австрия – это не вызовет понимания у немецкого народа»[901].

Одной из главных проблем для Вены стала позиция немецкого кайзера Вильгельма II. Вильгельм не только не призывал свое правительство к солидарности с австрийцами, но и запретил министерству иностранных дел в Берлине участвовать в любых действиях, которые «могли бы помешать болгарам, сербам и грекам в их победоносном движении»[902]. Балканские войны, утверждал он, были частью всемирно-исторического развития, которое должно было вытеснить ислам из Европы. Если позволить балканским государствам консолидироваться за счет Турции, это создаст основу для множества стабильных национальных образований, которые со временем могут составить некую конфедерацию, «Соединенные Штаты Балкан». Нельзя было придумать ничего лучше для сохранения мира, смягчения австро-российской напряженности и возникновения нового регионального рынка для немецкого экспорта[903]. И Вильгельм продолжал разглагольствовать в том же духе. Во время кризиса в ноябре 1912 года, когда сербы воевали за доступ к Адриатике, Вильгельм безапелляционно отмел соображения о том, что германское правительство обязано поддерживать Вену против Белграда. Разумеется, нынешнее развитие событий на полуострове было «неудобным» для Вены, но он «ни при каких обстоятельствах не рассматривал возможность выступить против Парижа и Москвы во имя Албании и Дураццо». 9 ноября он даже предложил министерству иностранных дел убедить Вену передать Албанию под сюзеренитет сербского принца[904].

Все эти донкихотские спекуляции едва ли могли служить утешением встревоженным политикам, принимавшим решения в Вене. На секретной встрече со своим другом эрцгерцогом Францем Фердинандом 22 ноября 1912 года Вильгельм действительно выразил готовность поддержать позицию Австрии относительно недопустимости присутствия сербских войск в Албании, даже с риском начала войны с Россией, но только при том условии, что ни Великобритания, ни Франция гарантированно не вмешаются в конфликт. Было бы крайне маловероятно, добавил он, что изолированная Россия вообще осмелится тогда на какие-либо действия[905]. Однако даже эти умеренно обнадеживающие сигналы были дезавуированы через три дня официальными сообщениями Бетман-Гольвега и Кидерлен-Вехтера о том, что Германия будет искать многостороннее решение[906]. В феврале 1913 года, когда балканский зимний кризис был в разгаре, Вильгельм написал Францу Фердинанду письмо, в котором убеждал его в необходимости искать дипломатические способы снижения накала конфликта с Россией на том основании, что обсуждаемые вопросы недостаточно важны, чтобы оправдать продолжение вооруженного противостояния[907]. 18 октября, когда разгорался албанский кризис, Вильгельм признал в разговоре с Конрадом, что, возможно, «наконец-то» наступила ситуация, «в которой великая держава больше не может наблюдать, но должна взяться за меч». Тем не менее всего десять дней спустя он говорил австрийскому послу в Берлине, что Вена должна успокоить Белград, подкупив руководство крупными денежными подарками («от короля и до последнего лавочника, их всех можно заполучить за деньги»), программами военного обмена и льготными условиями в торговле[908]. В декабре 1913 года Вильгельм заверил австрийского посланника в Мюнхене, что Берхтольду хватит «пары миллионов», чтобы купить прочный плацдарм в Белграде[909].

В отчете, отправленном 25 апреля 1914 года, граф Фридрих Сапари, высокопоставленный деятель венского министерства иностранных дел и специалист по австро-германским отношениям (к тому времени занимавший пост посланника в Санкт-Петербурге), нарисовал мрачную картину недавней политики Германии на Балканах. Сапари заявил, что твердая поддержка со стороны Германии, которая помогла завершить Боснийский кризис в марте 1909 года, ушла в прошлое. На смену ему пришел – Сапари цитировал лицемерный жаргон Берлинской высокой дипломатии – «бесконфликтный диалог, направленный на консолидацию зон экономической и культурной активности». Наступательная позиция по отношению к России была оставлена, и Берлин теперь не предпринимал никаких шагов без предварительных консультаций с Санкт-Петербургом. Во время Балканских войн Германия скомпрометировала позицию Австрии, присоединившись к хору держав, требовавших придерживаться политики сдержанности, заставив Вену смириться с сербскими завоеваниями и провокациями. Все это означало полную «измену балканским интересам Австро-Венгрии». Это несколько наигранное драматическое описание, окрашенное опасениями венгра Сапари по поводу растущей поддержки Россией Румынии, но оно отражало общее чувство разочарования в связи с неспособностью Берлина оказать какое-либо реальное влияние на Балканском полуострове. Особенно возмутительной была поспешность, с которой Берлин одобрил Бухарестский мирный договор, тем самым лишив Австрию возможности улучшить положение Болгарии, которую австрийцы, но не немцы, рассматривали как потенциальный противовес сербской мощи[910].

Это чувство изоляции вкупе с неоднократными провокациями 1912–1913 годов, в свою очередь, усилило в Вене готовность прибегнуть к односторонним мерам. Были признаки того, что сопротивление военным способам решения проблем среди ключевых политиков ослабевает. Самым заметным признаком перемены настроений было решение вернуть Конрада в самый разгар паники русской мобилизации. «Вы должны снова стать начальником Генерального штаба», – устало сообщил император генералу на аудиенции 7 декабря 1912 года[911]. После восстановления в должности Конрад, конечно, продолжал советовать начать войну, но в этом не было ничего нового. Более тревожным было снижение сопротивления крайним мерам со стороны других ключевых игроков. Осенью 1912 года почти все (включая премьер-министра Венгрии Тису) в тот или иной момент выступали за политику конфронтации, подкрепленную угрозой военных действий. Заметным исключением был Франц Фердинанд, который в решительном письме от 12 октября предупредил Берхтольда о недопустимости втягивания монархии в «ведьмовскую кухню войны» Конрада. Надо подумать и о России, и о Болгарии, и о немцах, которые, вероятно, будут уклоняться от любого опасного демарша. Что касается Белграда, то единственные, кто стремится там к конфликту, – это экстремистская партия цареубийц, добавил Франц Фердинанд, (не зная, что член этой партии убьет его восемь месяцев спустя). Он заключил, что не верит, что «существует какая-либо необходимость» в войне. Давление в пользу военного решения исходит исключительно от тех служителей австро-венгерской короны, кто «сознательно или бессознательно работает, чтобы нанести ущерб монархии»[912]. И все же 11 декабря 1912 года, во время встречи высших должностных лиц с императором во дворце Шенбрунн, даже Франц Фердинанд отказался от своей привычной поддержки мира любой ценой и выступил за военную конфронтацию с Сербией.

Разумеется, это было кратковременное затмение: услышав возражения Берхтольда и гражданских министров наследник сразу же отказался от своей прежней точки зрения и выразил поддержку дипломатическому решению. Четыре месяца спустя настала очередь Берхтольда нарушить единство. На заседании Объединенного совета министров 2 мая 1913 года, разгневанный возобновлением осады черногорцами Скутари, Берхтольд впервые внял доводам о необходимости мобилизации против Черногории. Это, конечно, не было равносильно призыву к европейской или даже локальной войне, поскольку Черногория к этому времени была полностью изолирована – даже сербы отказались от ее поддержки[913]. Берхтольд надеялся, что одной лишь мобилизации