голосе Пашки послышалось раздражение. – Ты опять про Ингу? Она тут каким боком?

– Паш, ты не понимаешь! Перед тем, как поехать к Вере я случайно услышала, как она, Инга, говорила с кем-то по телефону. Я сама слышала. Своими собственными ушами!

– И что она говорила? – Пашка отстранился, встал, подошел к плите и достал турку. – Что она такого, интересно, сказала, что ты немедленно сбежала с работы. И почему к Вере?

– Да потому что она говорила именно про Веру, твоя Инга!

– И что? Это могло быть связано с работой…

– Послушай ты меня, – я начала злиться. – Она сказала, что эта Вера постоянно вертится рядом с ней. То есть, со мной! Понимаешь?

– Да почему именно с тобой? Она что, называла твое имя?

– Нет, не называла. Зато она называла имя Веры. И еще она сказала, что ее надо убирать! И плевать на моральную сторону вопроса! Это она, Инга! Это из-за нее случился этот взрыв!

– Ерунда какая, – проворчал Пашка, не сводя взгляда с закипающего кофе. – Инга, конечно, не ангел. Но убийство. Да еще такое. Яна, это даже смешно. Откуда у нее взрывчатка?

– Это пусть Ванька устанавливает. Или тот, который в больнице, Левашов. Кстати, черт, Паш, у тебя есть его номер? Надо ему позвонить и рассказать про Ингу!

– Да погоди ты! Надо сначала с Ваней поговорить. И потом, ну, не верю я в то, что Инга в этом замешана. Ну, пропажа договоров, еще куда ни шло. Но взрыв в офисе конкурентов? И все для того, чтобы Вера не вертелась рядом с тобой? Яна, ну сама подумай…

– Да что тут думать, Паша? Сначала Инга говорит по телефону, что Веру надо убрать, и не проходит и часа, как Верин кабинет взрывают. Ты что, действительно считаешь, что это совпадение? Да тут не надо быть следователем, чтобы сложить два и два! Господи, ну почему я не успела? Почему я сразу не сказала Вере, что ей грозит опасность? Может, тогда бы можно было как-то спастись! Я же специально за этим и поехала к ней. Только увидела там этого Стаса, и Инга сразу вылетела из головы.

– Кстати, – Павел налил мне кофе в большую кружку, поставил ее передо мной и уселся напротив, внимательно глядя мне в глаза. – Как там вообще оказался Стас?

– Стас оказывается работает у Веры. Я так поняла, недавно, всего несколько месяцев. В юридической службе. И не просто работает, он за ней ухаживает. А ведь Вера мне говорила, что у нее намечаются романтические отношения с кем-то из сотрудников, только имени не называла. А мне и в голову не могло прийти, что этим ее таинственным ухажером может быть твой Стас. Или… Паш, как ты думаешь, она знала? Про то, что Стас связан с тобой? Она говорила, что нет. Паш, она действительно была в шоке, когда я это на нее вывалила! Ну нельзя так натурально изобразить удивление!

– Я не знаю, – Пашка помрачнел, встал, отошел к окну и прижался лбом к стеклу. – Я уже ничего не знаю. Стас… Я никогда не думал, что у нас вот так вот… что все так закончится. Стас, конечно, не подарок, он эгоистичный, самовлюбленный, вздорный… был…

Пашка поперхнулся последним словом, словно только что поняв и приняв этот факт. Стас был. Его больше нет. Я вспомнила ногу в коричневом ботинке, и на меня нахлынула дурнота. Я торопливо глотнула кофе, но его вкус показался мне отвратительно горьким, и я, хотя никогда не добавляла в него сахар, вдруг всыпала в кружку целых три ложки из стоящей рядом сахарницы.

– Знаешь, – Пашка говорил, глядя в окно каким-то потерянным взглядом. – Я ведь всегда все делал только для того, чтобы заслужить его уважение, признание. В детстве я был хилым и болезненным, и Стас смеялся надо мной. И тогда я настоял, чтобы родители отдали меня на самбо. Мне было очень тяжело, ноги сводило судорогой от усталости, все тело болело, я плакал ночами, но упорно ходил на занятия, хотя Стас посмеивался и говорил, что ничего у меня не получится. А у меня получилось! Я стал даже выигрывать соревнования, получил кандидата. В старших классах Стас издевался над моим интересом к биологии. Говорил, что ботаник – это судьба. И что я буду очкастым и нищим научным сотрудником. И я пошел с ним учиться на юриста. И закончил университет с красным дипломом. И даже этот бизнес… Стас никогда не верил, что я смогу. Он постоянно меня подкалывал и утверждал, что через пару лет я разорюсь. А я не разорился. Я работал, как проклятый, я изучал рынок, получил второе высшее, экономическое, чтобы понимать все изнутри. Понимаешь! Я всю жизнь словно спорил с ним! Словно пытался доказать ему, что достоин нашей дружбы. Что он не зря тогда, в первом классе выбрал меня, тщедушного, вечно стесняющегося очкарика. Что он не ошибся во мне!

Я почувствовала, что мои глаза застилают слезы. Я представила себе маленького Пашку, худенького, с вечно растрепанными волосами и острыми коленками. Застенчивый, слабый, в очках. И рядом с ним Стасик – нагловатый, с самоуверенной ухмылкой, обаятельный, наверняка любимец всех девчонок и учительниц. И этот маленький Павлик всю жизнь доказывал себе и своему более успешному, как он думал, другу, что он не хуже, что он достоин. Сквозь боль и трудности, стиснув зубы, этот маленький Пашка шел к успеху, все время поглядывая на Стасика. В надежде наконец-то получить от него одобрение.

И я вспомнила Стаса, уже взрослого, красивого, с замашками хозяина жизни, уверенного в своей неотразимости. Того Стаса, который всего несколько часов назад сидел передо мной и говорил про Пашку, про своего друга. Говорил отвратительные слова. По какой-то чудовищной несправедливости оказавшиеся последними словами в его жизни. Столько лет попыток что-то доказать, и в результате «рохля и слабак». Нет, маленький мальчик Пашка мог стать олигархом, получить нобелевку, полететь на Марс, совершить подвиг. Но он никогда не доказал бы ничего этому ухмыляющемуся ничтожеству, который всю жизнь самоутверждался за его счет. Он никогда не получил бы от него никаких других слов. Кроме тех, сказанных за несколько минут перед смертью. Рохля и слабак.

Но ничего этого я Пашке не сказала. Просто не смогла… Как я могла ему сказать, что всю свою жизнь он положил на то, чтобы получить признание от человека, который и в подметки ему не годился? Который от злобы и зависти делал все, чтобы Пашке было больно. Чтобы Пашка даже не