все время присутствует близкий и надежный человек, решает все проблемы, подсказывает, что делать. Сама я была ни на что такое не способна. Даже думать получалось с трудом. Точнее, мысли были, но по большей части, идиотские, сиюминутные. Например, пока мы сидели перед кабинетом, я размышляла о том, кому в голову пришло постелить линолеум такого неприятного оттенка, к тому же совершенно не сочетающимся с цветом, в который были покрашены стены. Где-то, в глубине сознания мельтешились и неприятно раздражали невнятные мысли. Даже, скорее, не мысли, а образы… Нога в коричневом ботинке… Профиль Веры на носилках… И запах, резкий запах гари, которым, кажется, пропахла вся моя одежда. Но я все это отгоняла, как назойливых мух, предпочитая думать об этом чертовом линолеуме и цветовой гамме, в которой был выдержан больничный коридор. Так было как-то проще.

В рентген-кабинете, оставшись без Пашки, я сначала растерялась, но тут же сориентировалась, следуя четким указаниям медсестры и врача, голос которого доносился из смежной комнаты. «Разденьтесь, прилягте, сделайте вдох» … Как же хорошо, когда не надо заботиться о том, какие действия нужно совершать. Просто покладисто слушаться.

Когда я вышла, Пашка уже торчал на пороге, подхватил меня под руку, усадил на банкетку, постоянно, как мантру, повторяя вопрос, все ли со мной хорошо. Этот вопрос он за последние полчаса задал мне, кажется, раз сто. Я даже перестала на него отвечать. Только что-то мычала в ответ.

– Вот и все, уже все позади. Сейчас нам скажут, что с тобой все в порядке, и мы поедем домой, – бормотал Пашка, поглаживая мое плечо. – Чуть-чуть осталось.

Я кивнула, сконцентрировав взгляд на двух мужчинах, которые в конце коридора общались с какой-то женщиной в белом халате. Кажется, с той медсестрой, на которую недавно наорал Пашка. Впрочем, за эти полчаса Пашка, кажется, умудрился наорать на весь персонал. Потом эти двое посмотрели в нашу сторону и двинулись по коридору. К нам.

Пока они приближались, я от нечего делать их разглядывала, это было ничуть не менее интересно, чем пялиться на линолеум. Один, уже в возрасте, полноватый, в мешковатом костюме, явно был главным. Рядом шел помоложе, в джинсах и черной водолазке. Или бадлоне. Кажется, питерцы так называют этот предмет одежды. Интересно, почему именно так? Странное слово. Откуда они взяли этот бадлон?

– Это вас сюда привезли после взрыва? – обратился к нам старший, подойдя почти вплотную.

– А вы кто? – вскинулся Пашка и даже сделал какое-то движение, заслоняя меня от них.

– Следователь Левашов, – представился мужчина. – Мы бы хотели задать вам несколько вопросов…

– Вы с ума сошли? – тут же возмутился Павел. – Вы что, не понимаете, что она сейчас не может отвечать ни на какие ваши идиотские вопросы! У нее посттравматический шок! И сотрясение мозга!

– Что вы кричите? – спокойно ответил следователь Левашов. – Мы не отнимем у вас много времени. Просто, насколько я понял, ваша супруга была непосредственно в помещении, где произошел взрыв. Поймите, мы просто делаем свою работу.

Я уже стала привыкать, что меня все называли Пашкиной женой. Это было забавно, и в другое время я бы непременно пошутила на эту тему. Но сейчас даже шутки в голову не приходили.

– Ну и делайте свою работу! Езжайте на место, проводите расследование, делайте экспертизы, что там еще положено! А Яну оставьте в покое, хотя бы до завтра! – Пашка, кажется, был настроен защищать меня от всего мира.

– Паш, не кричи, я отвечу, – тихо проговорила я.

– Спасибо, – следователь подсел ко мне с другой стороны, неприязненно покосившись на Пашку.

– Яна, ты не обязана это делать. Завтра я тебя к ним отвезу, и ты все расскажешь, – упрямо проворчал Павел.

– Давайте лучше сегодня, – вздохнула я. – Чего тянуть-то? Я готова.

– Прежде всего, представьтесь. Может быть, паспорт…

– Паспорт? – я задумалась. – Паспорт в сумке был, а сумка там осталась. Там еще и ключи были, и кредитки… косметика…

– Понятно. Так как ваше фамилия-имя-отчество?

Молодой мужчина, присев напротив, достал какую-то папку, вытащил листок и приготовился записывать.

– Виноградова Яна Владимировна.

– Вы сотрудник «Сервис-Транс»?

– Что? А, нет… Я не сотрудник. Я просто зашла к Вере, ну, к Ковальчук Вере Александровне, она директор… А что с ней? С Верой?

Я задала этот вопрос и мысленно сжалась, приготовившись к худшему. Вот сейчас он скажет, что Веры больше нет…

– Она в реанимации, в тяжелом состоянии. Но прогноз неплохой, шансы есть. Так вы просто знакомая директора? Вы были связаны по работе?

– Нет, точнее, не совсем… Мы, наверное, подруги. Хотя я ее знаю всего-то неделю… В общем, просто знакомые…

Я беспомощно посмотрела на Пашку.

– Вы видите, что ей плохо? – мой взгляд Пашка растолковал как призыв к действию и кинулся на мою защиту. – Что вы ее мучаете? Она сейчас не в состоянии….

– Еще пара вопросов, – терпеливо продолжил следователь. – Яна Владимировна, что именно произошло в кабинете? Вы помните, как это случилось?

– Я не знаю… Мы разговаривали… Я приехала к Вере, а она там со Стасом… Мы просто говорили. Я у окна была. Мне как раз Пашка позвонил, я с ним по телефону… А Вера со Стасом сидели за столом. А потом… Я не помню. Грохот, удар… Это был взрыв?

– Да, это быв взрыв…

– Со Стасом? С каким Стасом? – растерянно перебил следователя Пашка. – Яна, ты бредишь?

– С твоим Стасом, Халецким, так, кажется, его фамилия, – устало ответила я и прикрыла глаза, на меня накатила тошнота и все вокруг поплыло.

– Господи, Яна! Тебе плохо? Что с тобой? Черт бы вас побрал с вашими вопросами! Я же предупреждал! Яна! Да позовите врача, мы в больнице или где, мать вашу?

– Все в порядке, – тихо сказала я. – Паш, не кричи, ради бога. Просто голова закружилась, нам же сказал врач, что такое бывает при сотрясении.

– Так Яна Владимировна, вы говорите…

– Все! Прекратите это издевательство! Вы не видите, ей плохо? Она же сказала, что ничего не помнит! Вот моя визитка, позвоните, завтра я ее подвезу, куда вы скажете. И сейчас дайте ей прийти в себя!

30.

До дома мы добирались на такси в полном молчании, если не считать того, что Пашка периодически интересовался, как я себя чувствую. Мы сидели на заднем сидении, я привалилась к Пашкиному плечу, ощущая его тепло и, кажется, понемногу приходила в себя. Какая-то мысль не давала мне покоя, какое-то воспоминание, прочно вытесненное последними ужасными событиями. Эта мысль ворочалась где-то в глубине моего сознания, и я понимала, что она очень важная, и что мне надо