Шрифт:
Закладка:
Когда автобус приехал в Боргарнес, у Хеклы имелась наготове вполне приемлемая легенда, однако Марианны дома не было. Но была записка: «Прости. Я люблю тебя. Мама». Разумеется, Хекла подумала, что записка касается футбольного матча, стыд от того, что она без спроса уехала в Акранес, стал ещё сильнее.
Когда пришло понимание, что Марианна не вернётся, записка предстала в новом свете: дело было не в матче, а в том, что Марианна решила исчезнуть навсегда. Ну или так показалось Хекле.
Потом всё происходило и быстро, и медленно одновременно: переезд, переход в новую школу, новая комната, новая жизнь. Ужин в семь часов, подъём в половине восьмого, тренировки пять раз в неделю. И Хекла была рада. Даже слишком рада, чтобы думать о Марианне. Настолько ей нравилась её новая жизнь, что мысли о Марианне посещали её всё реже. Скорее Хекла была ей благодарна за то, что она наконец-то предоставила ей свободу. Именно это ощутила Хекла благодаря исчезновению Марианны – свободу.
Но теперь Хекла знала, как всё было на самом деле. Ей стало известно, что за братец был у Марианны и что он натворил. Она даже представить себе не могла, каково пришлось Маргрьет. При мысли о Маргрьет, такой красивой и доброй, Хекла улыбнулась. И почему она её боялась? Как же хорошо им было в летнем доме всем вместе! Хекла чувствовала себя так, будто наконец обрела настоящую семью, родственников по крови. Они с Тинной – двоюродные сёстры. О таком Хекла не могла даже мечтать. И всё же она ощутила укол в сердце, подумав о Тинне и о том, что между ними никогда не произойдёт. Но, может, это и к лучшему. Этого наверняка и не могло произойти, и Хекла просто нафантазировала, что Тинна питает к ней те же чувства. Наверняка.
Ну и пускай. То, что они имели теперь, было гораздо больше и важнее, и Хекле всего-то требовалось слегка исказить правду: сказать, что она видела то, чего не видела, чтобы уберечь Маргрьет и Тинну от неприятностей. И тогда всё осталось бы как есть. Нет, не как есть – всё стало бы даже лучше.
И теперь всё станет гораздо лучше.
Понедельник
За последние дни они рассматривали дело то под тем, то под другим углом, но в действительности как-то повлиять на исход не могли. Маргрьет будет предъявлено обвинение, хотя Эльма сомневалась, что тюремный срок, к которому её приговорят, окажется долгим. Её показания подтверждались и Тинной, и Хеклой. Никаких улик, противоречащих их версии событий, не имелось. Маргрьет была убедительна, и людям хотелось ей верить.
СМИ широко освещали историю о том, как на неё ополчился весь городок после изнасилования, которое якобы имело место. Просочилась информация, что Марианна, сестра насильника, в дальнейшем её преследовала. Всё громче раздавались голоса, требующие освобождения Маргрьет из-под стражи. Дело будто перевернулось с ног на голову: теперь из виновницы убийства, или, по крайней мере, из той, кто покрывал убийство, она вдруг превратилась в жертву. В героиню. Большинство людей соглашались, что, спрятав труп, Маргрьет совершила ошибку, но полагали, что в свете обстоятельств её можно простить. Она всего-навсего защищала свою дочь. Марианну же СМИ выставили в гораздо более неприглядном свете: её характеризовали как плохую мать, а Комитет защиты детей подвергли критике за то, что при его попустительстве Хекла продолжала с ней жить. Критика стала особенно жёсткой, когда всплыл тот факт, что Марианна оставила свою трёхлетнюю дочь в полном одиночестве на целых три дня. Малочисленные голоса, которые выступали за то, что Маргрьет заслуживает сурового наказания, утонули в хоре тех, кто наиболее активно оставлял комментарии в интернете. Эльма не удивилась бы, если бы в результате сила убеждения соцсетей оказала влияние на судей.
Подперев подбородок рукой, она смотрела на Сайвара.
– Что-то тут не то. Я чувствую, что в ней какая-то… ну, фальшь, что ли.
– А поконкретнее? – спросил Сайвар.
– У неё есть какое-то свойство, которое не проявляется на экране или в интервью, или даже когда ты общаешься с ней лично. Такое впечатление, что на публике она примеряет на себя другое лицо, будто играет роль. Она помалкивала целых семь месяцев – словно ничего не произошло. Если бы труп не обнаружили, ей бы всё сошло с рук.
Сайвар вздохнул:
– Версия Маргрьет звучит правдоподобно и подтверждается целым рядом улик. Вероятно, мы сможем сравнить почерк в анонимках с почерком Марианны, и тогда выяснится, действительно ли их отправителем являлась она. И если Тинна виновна, такая реакция матери вполне естественна – она защищала свою дочь.
Эльма кивнула. Она и сама не могла найти логического объяснения своей неприязни к Маргрьет. Может, её раздражало то, как снисходительно-насмешливо Маргрьет на неё смотрит? Как ни старалась Эльма сопереживать Маргрьет, испытавшей публичное унижение вследствие надругательства, никакой эмпатии в её душе она не вызывала.
Возможно, дело было и в несоответствии публичного имиджа Маргрьет её поведению в беседах с Эльмой: это были два разных человека. Эльма понимала, почему люди проникались симпатией к этой женщине, когда видели её на экране: их подкупала её открытость, искренность и доброжелательность. Но та Маргрьет, которую Эльма наблюдала за закрытыми дверями, была совсем иной.
Зазвонил телефон, и, вернувшись в свой кабинет, Эльма прикрыла дверь. Звонила Гютла с проходной:
– У меня тут на линии одна женщина. Можно тебя с ней соединить?
Эльма взглянула на часы: вообще-то, она собиралась уходить.
– Да-да, соедини.
Женщина представилась Гвюдрун. Определить её возраст по телефону Эльма затруднилась: голос звучал молодо, но говорила она очень отчётливо и несколько формально.
– Она лжёт, – сказала женщина, – Маргрьет всё лжёт.
– Простите, не напомните, кто вы?
Сайвар просунул голову в её кабинет, и Эльма знаком попросила его подождать. Они намеревались вместе пообедать.
– Моего сына зовут Хаплиди, и он состоял в отношениях с Маргрьет, – пояснила женщина. – Он был до беспамятства в неё влюблён и очень привязан к её дочери Храбнтинне. Я с ними встречалась лишь однажды, но этого хватило. Была в ней какая-то червоточина, и чтобы это разглядеть, с ней не требовалось проводить много времени. Однако Хаплиди и слышать ничего не хотел – любовь слепа.
Эльма помнила, что имя Хаплиди всплыло, когда они подняли данные
