вижу! – закивал Мещерский, разглядывая ожоговое пятно на шее следователя. Он уже жалел, что в сердцах сорвался и затеял бессмысленное препирательство с человеком, от которого зависела его судьба. И всё-таки норов, с которым не умел сладить, вновь подтолкнул.

– Вообще-то за Родину сражаются на Родине. А если на чужой Родине… – он прервался, давая собеседнику возможность додумать фразу самому. Тихо закончил: – Тогда это не патриотизм, а оккупация.

Клыш поджал губы. От того, что слова чуждого ему человека, подследственного, совпали с его собственными мыслями, он всё сильнее закипал.

Мещерский увидел его состояние. Попробовал примирительно улыбнуться. Но Клыш уж не владел собой.

– Даже если с Афганистаном вышла ошибка, не вам рассуждать о Родине! – процедил он. – Такое право заслужить надо, под смертью походив!

Сам понял, что вышла околесица. Но останавливаться не пожелал.

– Впрочем, судя по Вашему досье, Вам это понятие не знакомо… В Париже под фашистами, небось, сопели себе в две дырочки и ни о какой родине думы не было! Только непонятно, с какого перепугу с таким настроением вы пересекли границу этой ненавистной Вам страны.

Мещерский с тяжёлым интересом сквозь разведенные длиннющие пальцы разглядывал диковинного собеседника. Только сейчас Клыш разглядел, что на левой руке его не достаёт мизинца, а два пальца по соседству неестественно вывернуты.

Нацеленный взгляд его заметил и Мещерский.

– А это как раз ваши любознательные коллеги. Тоже не могли понять, с чего вдруг вернулся. Всё добивались – чей же я шпион… А ну, говорят, признавайся в натуре… Натуралисты!

Он засмеялся принуждённо.

Клыш смутился. И разговор затеял дурацкий, и контроль над собой потерял.

– Оставим это, – предложил он. – И вернемся в скушное настоящее. Вам инкриминируется… В общем, использование наемного труда и оформление денежных договоров с госпредприятиями с получением вознаграждения, что для артели недопустимо.

– Допустимо – не допустимо!.. – выдохнул устало Мещерский. – Вы уж пятый-десятый, дай бог, из ваших, кто с этим приходит. Но остальные-то читались изначально. Все мотивы линейные: либо чинуша, либо карьерист, либо вовсе полный обалдуй. А вот с Вами просто теряюсь. Бог знает, что у Вас за каша в голове! Несёте оголтелое что-то, но ведь искренне. Вот объявили новую экономику, предпринимательство, частную инициативу. Вы сами-то за неё или чтоб оставалось как раньше?

– Есть реальное производство, тут я обеими руками! – стараясь быть убедительным, рубанул Клыш. – А есть, как и прежде, воры да спекулянты. Или желающие чужими руками жар загрести.

– Это вы снова про наёмный труд! – сообразил Мещерский.

– Хотя бы! И опять же артель. Если по закону не положены возмездные договоры, а у вас они сплошь и рядом, то и артель для вас, получается, прикрытие… А договоры модельщиков, на минуточку, – каждый на десятки тысяч рублей. Это когда средняя зарплата по стране – сто двадцать.

– Так если платят, может, есть за что, – возразил Мещерский.

– С теми директорами, кто государственные деньжищи по ветру пускают, мы отдельно разберёмся! Наверняка не за так, – пригрозил Клыш. – Но ладно – модельщики. Эти хоть труд приложили. А вы-то сами кто здесь? Посредник! И ничего больше.

– Посредник, – согласился Мещерский. – Только без меня не было бы ничего.

– Так и без спекулянта тоже ничего не было. – Клыш чувствовал, что выходит путано, и от этого раздражение его увеличивалось. Будто тембром голоса пытался добавить словам убедительности. – Что вы меня глазами пожираете? Разве не так?!

Мещерский тоже заметил, что градус разговора зашкалил. Потому ответил намеренно неспешно и негромко. Даже не произнося, а расставляя слова, приставляя их как костяшки домино, одно к другому.

– Вы прежде, чем судить, сами разберитесь, – предложил он участливо. – Вот вы говорите – за производство. Чтоб конкуренцию ленивым госпредприятиям. Чтоб товары на полках, а не в продуктовых заказах. А какая конкуренция, если без наёмного труда? Не на швейной же машинке и не с кайлом в руках с огромными цехами конкурировать. Только коллективный труд. Госпредприятия-то на наёмной силе живут… А что ж такое рабочие, как не наемная сила?! Всё то же самое. Только у государства для вас нормально. А у меня – рабский труд. И даже если плачу втрое – впятеро по сравнению с фабрикой, – для вас все равно там рабочий класс, здесь – рабская сила. И какое ж изобилие вы при таком подходе получите? Не меня вам давить надо. А прописать равные условия. А дальше мы уж без вас разберёмся, кто лучше… Да и спекуляция, раз уж зашло… – решился он. – На вас вижу – «Вранглер». Или хоть батник с планочкой. Вполне приличный. Наверняка с рук купили или в «Берёзке». В магазинах-то не найдёте. Вот и ответ.

– И что же, по-вашему, государство в этом виновато?

– А кто же, голубчик? – удивился Мещерский. – Сами-то два плюс два сложите. И – закольцуйте.

– Уже сложил! – Клыш выдернул повестку, размашисто заполнил. Протянул. – Есть закон. Забор! И если начать в нём лазейки проделывать, то дальше такие, как вы, его и вовсе проломят. Словом, жду для официального предъявления обвинения.

– Выходит, всё сначала, – уныло протянул Мещерский. – Сидор, что ли, готовить?

– Как доведётся, – коротко кивнул на прощание Клыш.

Об одном, правда, умолчал он даже в запале. И с чём предстояло разобраться отдельно. Из пяти изъятых договоров три самых крупных были заключены артелью Мещерского с Опытно-производственным хозяйством «Химик». И на всех трёх под подписью директора ОПХ стояла виза Земского.

КЛЫШ на комбинате. Встреча с Земским.

Как в детстве, Клыш шёл по сиреневой аллее к комбинату. Пересменка закончилась, и встречных попадалось немного. Зато сирень за эти годы разрослась так, что Московское шоссе уж не было видно. Лишь глухие гудки да посвистывание тормозов подтверждали, что трасса неподалёку.

В здании администрации, в обширной приёмной, объединявшей два главнейших кабинета, – директора и его первого заместителя, стоял гул от десятков голосов, которым аккомпанировал стрекот пишущих машинок. Оба кабинета были распахнуты, и меж ними с озабоченным выражением сновали люди. Вот-вот должна была начаться директорская планёрка.

Дождавшись, когда одна из секретарш выкрутила из каретки готовый текст, Клыш, оттеснив плечом очередного просителя, предъявил удостоверение. Женщина подняла усталые, в морщинках, наспех подведённые глаза. С интересом посмотрела на молоденького следователя.

– Мне надо срочно повидать Земского, – сообщил Клыш с важностью.

Лицо секретарши, дотоле приятственное, сделалось отстраненным. Будто услышала что-то неприличное.

– У Анатолия Фёдоровича время расписано на весь день, – назидательно произнесла она. – И у всех срочно.

Она потянула к себе журнал регистрации:

– Попробую, впрочем, втиснуть вас в график.

Из двери своего кабинета как раз выглянул Земский. Разглядел Клыша.

Данька вытянулся, дурашливо бросил руку к несуществующему козырьку:

– Товарищ заместитель Генерального директора, следователь Зарельсового РОВД лейтенант милиции Клыш прибыл для представления!

– И каблучками эдак, – подсказал Земский.

Клыш ловко щелкнул. Растёкся в улыбке:

– Здравствуйте, дядя Толечка.

– Здравствуй, Даниил.

Земский окинул Даньку цепким взглядом, подметил тонкий шрам, обострившиеся, будто подсохшие скулы,