В Москве его ждала приятная новость. Руководитель райотдела Трифонов вдрызг разругался то ли с Гдляном, то ли с Ивановым. Доподлинно известно, что из союзной бригады его убирают. И, что точно, на прежней должности не задержится. Больше того, решается вопрос о назначении на освобождающееся место самого Окатова.

Информация наиважнейшая. Начальник отдела – это не зам и не и.о. с невнятными полномочиями. Это – номенклатура. Ступенька для нового броска по карьерной лестнице.

Новость ласкала сознание и по другой причине. Ясно, что за хлопотами о его назначении стоит сама генеральша. Но раз хлопочет, стало быть, всё-таки примеряет его на место мужа. А где место мужа? Возле жены – в Москве; может, в министерстве.

– Только чтоб за это время ни пятнышка, – внушала она, прижавшись к плечу любовника. – Чтоб чище дистиллированной воды. И Колдуна своего гляди не упусти. Я уж о нём кому надо дала понять. Очень кстати пришлось! Всё срастается. Но пока не назначат, чтоб ни с кем не испортить отношений. Как со мной пушистый лапочка, так чтоб и со всеми.

Вот уж чего не водилось за Юрием Михайловичем, так это склонности попусту портить отношения! Напротив, умел ладить как никто. Потому пребывал он в благодушном, приподнятом настроении. И в пятницу. И в субботу – почти до самого окончания дня.

До ужасного звонка дежурного по райотделу. Оказывается, Окатова с утра разыскивает районное руководство. Велено выйти на связь в любое время.

Подрагивающим пальцем Юрий Михайлович набрал телефон квартиры секретаря райкома. Назвался. Ему ответил взвинченный голос. До сведения исполняющего обязанности было доведено, что в четверг вечером райотделом из-за мелкой кражонки опечатан Чухраевский склад УРСа. Парализовано рабочее снабжение огромного комбината. А заведующая складом, безупречная передовица, мать малолетнего ребёнка, под надуманным предлогом ни больше ни меньше брошена в узилище – задержана в ИВС.

Конечно, цену безупречной передовице Юрий Михайлович, как и весь Зарельсовый райотдел, знал преотлично.

Но как же это именно сейчас оказалось некстати. Особенно ошеломило Юрия Михайловича известие о задержании Балясной. Что такого должно было случиться, чтоб сверхосторожный Студёный решился на арест? Да ещё без согласования.

Окатова спросили, с его ли ведома была проведена возмутительная провокация, и, если нет, способен ли он исправить положение. Юрий Михайлович заверил, само собой, что налицо эксцесс ретивых исполнителей, и уже в воскресенье с утра ситуация будет взята под контроль. Говорил Юрий Михайлович сдавленным, непривычно заискивающим голосом.

– Я немедленно дам команду… Инвентаризацию отзовём… Недоработка… Даже не сомневайтесь, всё подконтрольно… Завтра же будет освобождена.

В трубке раздались частые гудки, – всё было сказано.

Министерша, подняв голову над подушкой, насторожённо слушала.

– Ну? – спросила она.

– Вот, – Юрий Михайлович показал пикающую трубку. Тотчас перезвонил в райотдел, приказал к утру подготовить материалы по краже из Чухраевского склада и собрать всех выезжавших на место происшествия.

Из Москвы Окатов выехал на первой же, ранней электричке.

Даньке Клышу, рвавшемуся к Кармеле, крепко не повезло. В пятницу утром в составе опергруппы пришлось выехать в самый отдалённый куст, в село Гнездилово, где накануне случилась пьяная массовая драка с поножовщиной. Установить виновных среди двух десятков упившихся дебоширов всегда нелегко. Тем более, что основной пострадавший с вспоротым животом был увезен в Центральную районную больницу. До вечера проводил Клыш в местном клубе бесконечные допросы, опознания и очные ставки. Лишь под ночь с пятницы на субботу вернулся с тремя задержанными в райотдел. Оформление подозреваемых в ИВС затянулось до глубокой ночи. И до сих пор неясна оставалась судьба главного потерпевшего – за сутки ему сделали две полостные операции. А от его показаний зависела судьба остальных. В ожидании разрешения врачей на допрос пришлось Даньке завалиться спать прямо в Ленкомнате. Дежурного попросил разбудить ранним утром – чтоб успеть на первую электричку до Чухраевки. Но разбудили его раньше, среди ночи. По распоряжению Окатова, на утро назначено срочное совещание для всех, кто работал по Чухраевскому складу. Клыш лишь чертыхнулся, – всеми помыслами рвался он поскорее к Кармеле. И что начальству неймётся? Тем более, сам-то он там с боку-припёку.

В 8 утра Клыша растолкал помощник дежурного.

– Умойся и двигай к Окатову. Злющий приехал, на себя не похож. Велел всех срочно. Похоже, звездюлей раздавать будет.

После короткого стука Клыш вошёл. Окатов сидел за столом, погружённый в разваленные материалы, кажется, ничего не слыша.

– По Вашему приказанию!..

Юрий Михайлович вскинул голову.

– Так ты, оказывается, вовсе на складе не был, – обратился он к следователю, пропустив приветствие. – Получается, зря тебя подняли. Но раз уж здесь – поприсутствуй. Сейчас подойдут начальник розыска и ОБХСС. Полюбуешься на самостийщиков! Пьяный «химик» «подломил» огромный склад с товарами на десятки тысяч рублей. Стырил ящик водки и драный тулуп. Тут же выявили, тут же задержали. Сумма ущерба налицо. И что? Ради пустой формальности опечатывают склад. Заведующую – здорово живёшь – под стражу. Второй день все инстанции телефоны обрывают.

Без стука вошел хмурый, оплывший с утра Студёный. В том же вытянутом джемпере в ёлочку. Похоже, вечном.

– Как понимать?! – Окатов гневно потряс протоколом осмотра места происшествия. Гнев его был непритворным. Он пристально вглядывался в начальника ОБХСС как в человека, задавшегося целью разрушить его зарождающуюся карьеру. – Самовольно, без следователя опечатал склад? У тебя что, мозги замкнуло? Или надумал меня перед районными властями подставить?

– Была охота, – буркнул перетрусивший Студёный. – Меншутин… Пытался удержать, отговорить. Да разве с этим бешеным, коли в разнос пошёл, сладишь? Он же и Балясную задержал. Я после искал тебя, чтоб предупредить. Так поди найди. Телефона министерши твоей, извини, не знаю. Не удостоил.

Окатов скосился на переминающегося следователя. Вошёл Меншутин.

– Вот и ещё один герой, – неприязненно встретил его Юрий Михайлович. – Объяснитесь! Вам же Балясная, когда ей предъявили украденные шубы, сама подтвердила, что больше ничего не пропало. Зачем же было после этого опечатывать склад? Власть показать захотелось?

– Ворюгу захотелось посадить! – рыкнул Меншутин.

– Сажать проворовавшихся торгашей – работа ОБХСС. Мне звонит областное руководство, звонит райпрокурор. Все возмущены.

– Кто бы сомневался? – хмыкнул Боб. – За блатняк всегда найдётся кому вступиться.

Окатов построжел лицом:

– Не понял, товарищ старший лейтенант? Что ещё за «блатняк»?

– Да всё ты понял! – схамил Боб. До глубокой ночи просидел он в ИВС, безуспешно пытаясь добиться признательных показаний от Балясной, и чувствовал себя отвратительно. – Держал бы ты нас здесь навытяжку, если б это не была обкомовская кормушка? Наверняка уж самому разгону дали.

– Допустим, – голос Окатова сделался спёртым. – Меня и впрямь проинформировали, что парализовано снабжение градообразующего предприятия. Тогда тем более, – почему?!.. Да ещё и задержание впридачу! – Окатов аккуратно пристукнул плексиглас.

– Потому что начальник ОБХСС обосрался!

Клыш от неожиданности хмыкнул.

Студёный запунцовел.

– Если из-за пары шуб арестовывать продавцов, у нас вся торговля сидеть будет, – буркнул он.

– Да не пары шуб! – огрызнулся