Где тела сплетенные колыхал джаз-банд,

     Я, так нежно выдумал Вас, моя Красавица,

     Вас, моя Волшебница Недалеких стран…

Как поет в хрусталях электричество,

Я влюблен в Вашу тонкую бровь; —

Вы танцуете, Ваше Величество,

Королева-Любовь!..

     Так, в вечернем дансинге, как-то ночью мая,

     Где тела сплетенные, колыхал джаз-банд,

     Я так _г_л_у_у_п_о_ выдумал Вас, моя _п_р_о_о_с_т_а_а_я,

     Вас, моя волшебница, _н_е_д_а_л_е_к_и_х_ стран!..

И души Вашей нищей убожество

Было так тяжело разгадать,

Вы уходите, Ваше… ничтожество…

Полукровка… _О_ш_и_б_к_а… опять![128]

Но не надо, прошу, — ничего больше… я так устала! Не беспокойся о здоровье — все только переутомление нервов. Я — вся здорова иначе!

Благословляю тебя, мой родной, лучик мой, солнышко!

Молюсь за тебя и за себя! Твоя Оля

[На полях: ] За всеми «страданиями» нашими я ровно ничего не писала о всем твоем чудесном. Не думай, что я оглохла к этому. Нет, я в восхищении от всего, что ты мне о своем пишешь! Пиши же «Пути»! Ну, любя меня! Пиши, я духом всегда с тобой! Попробуй — начни!

Еще одна просьба для моего покоя: не касайся тем о бабушкиной драме. Это мне — деревянная пила!

Никогда бы я к ним за защитой не обратилась302. Пойми!

Жду твоих спокойных, мирных писем! Не страдай больше! Не мучь себя мной. Я здорова, когда спокоен ты!

Пришли мне автограф для «Истории любовной» и «Света Разума». Пиши же «Пути»! Сон мой с голубками, конечно — твой!

Ты пишешь: «приехать… на пытку?»… Я ничего не требую. Все, все, как хочешь ты! Пойми меня! Одно мое желание: как можно меньше боли тебе, — как можно больше счастья!

М. б. я тебе еще смогу послать снимок, дам уменьшить — «глаза» — хороши! Художественно. Марина не шлет! Пробери ее!

73

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

10. XI.41

Господи, до чего же я страдаю… за тебя, конечно!

Ты все еще не получил моих писем?! Я же уже и до твоих «объяснений» писала, я сама измучилась! Послала 3 expres'a, кажется 30-го? И еще письмо и открытку, и еще письмо.

8-го я тебе писала, что «не надо друг друга мучить». Просила отодвинуть «проблемы», — теперь я уже себя кляну за эту «диктовку писем». Но ты поймешь? Поймешь, что это я от страданий за тебя, родной мой? Иван-Царевич мой, поверь мне, сердцем поверь, раз и навсегда, что я не хочу «утратиться» для тебя, не могу, не могу я «отмахиваться» и все т. п. Вся боль моя как раз вот в том, что знаю, как ты воспринимаешь мое «по-неволе», «под спудом», как ты страдаешь… знаю это, болею этим, а… что я могу сделать? Я бьюсь головой об стенку, в тупике моем… Пойми же! Что же ты думаешь, что мне-то не больно? Что мне радость что ли оставаться вдали тебя? И трудно объяснить все!

Я не «сует неврозных, не драм» боюсь, от А. не грозит мне ничего, но… я уже писала… с ним трудно это! И, все же, я тебе писала, что «может все решиться очень просто». Конечно, может. Это не объяснить в писаньи. И я устала, не могу об этом больше. Я все тебе скажу. Нет, я греха не вижу. Не так ты понял. Не надо об этом больше! Я ведь тебе писала о разных моих «страхах», о твоей «всепринадлежности» и т. д. — о, не прими и это как «отмахиванье». Я всего боюсь. Я, до безумия, боюсь твоей боли! Пойми же! И только о Твоей боли думая, я опять «пожалела» и о письме, и об «открывании» себя тебе. О, нет, не пожалела, конечно нет! Для себя не пожалела… Но для тебя! Я для тебя должна была молчать?? Скажи же, светлый мой?! Как я страшусь твоих «молитв» мне! Иван, какая ответственность на мне! Я — не святая! Друг мой, ангел светлый, — я — не Святая! И вдруг все рухнет, когда меня увидишь!? Иван, ты пишешь, — м. б. ты визу не получишь? Неужели? Это правда? Я еще чуточку надеюсь…

В детстве… я в Рыбинске гулять ходила с няней, глазели по окошкам. Куклу я увидела… чудную. Мечту мою… это был bébé[129] в натуральную величину, и все, все натурально, до бутылочки-сосочка. И личико глупенькое, некрасивое — ребячье. Ну все, все. Я каждый день простаивала перед магазином. И к Рождеству, робко попросила маму… подарить мне бэбэшку. Только эту! Заграничная была эта кукла. Не было такой второй. Подходили Святки303… И однажды я вдруг взгрустнула, что… не будет уж «сюрприза» (у нас всегда сюрпризом дарили), что уже… знаю. Немножко жалко стало… В сочельник, уже в кроватке заснуть хотела… входит мама. «Олюнчик, а куклы-то ведь нет, продали ее уж, — я тебе другую купила и вот говорю, чтобы завтра не плакала ты, моя дочурка». Я плакала тИхонько в уголок подушки. И… засыпала… И вдруг… (я не забуду), уже из погруженья в сон, вдруг ясно, откуда-то из сердца: «кукла будет! Мама нарочно, чтобы… сюрприз был». И, сладко веря, я засыпаю в счастье… Была ли кукла? Да, конечно! Сердце сказало правду!

И вот я и теперь как будто верю, что ты приедешь!

«Как будто» — оттого, что жизнь так часто била, нет сил поверить как тогда… в «куклу»!

Послушай, тебе ведь надо с Сережей что-то сговориться по литературным делам. Как будто бы с нотариусом что-то обсудить надо. А для нотариальных дел дают визы. Это я узнала! Сережа не может к тебе поехать, т. к. он работает очень ответственно, отлучиться не может. Фактически он в фирме все везет. Это же поймут.

Сережа в Arnhem'e. Pension Master, Apeldoorushe weg 5. Я могу жить в Arnhem'e! Я же писала.

Ну, с Богом! И успокойся! Не мечись! Не надо! Побережем друг друга! Мы многое выясним лично. Писать я просто боюсь… Я разучилась писать. Все — тебе боль… а я хочу только радости тебе! Меня пугает такая Высокая любовь твоя!.. Я боюсь свидания. Я — не идеал. И ты это увидишь! Я — ведьма! Правда! Злюка, капризница, «под настроение» наговорю чего угодно, если разозлюсь! С тобой так не было ни разу! С тобой