в своих очах таишь их слезы, и слезы миллионов глаз, стоны миллионов душ, слезы скорби, покаяния, благоговения, радости… в сердце твоем — свет Таинств. В слухе твоем — благовест немолчный… в ручках твоих, поющих, — неисчислимость крестных знамений, благословений… в устах твоих — святое целование Ликов, Креста, святого Праха Преподобных. В девственной чистоте твоей — _н_е_у_п_и_в_а_е_м_а_я_ _ч_и_с_т_о_т_а_ Пречистой светит, освящает _в_с_е. В порывах сердца — величание сущего, _в_с_е_г_о, — святое ликование, — Небо. Вот откуда вся сложность, вся неопределимость, — все к тебе влечение! От веков, от предков, — все от Храма. _В_с_е_ принимает Храм: и чистоту, и грех… и взлеты духа, и души томленья. Все в тебе. Вот — тайна Божия, веков — наследство. Прирожденность. Так в тебе сказалось, тайно-сложно. Ты — усложненная моя Дари. Вот откуда многоцветная игра, — от лучшей, от высокой крови! от крови, осиянной Храмом, св. Тайнами, Господней Благодатью.

Религия — Искусство… — это две дочери Господни, две сестры. Старшая — Религия. Ты _в_с_е_ охватишь, старшая. Мое — тобой живет. Пою тебе, святая девушка от Храма. Цветы мои, из лучшего во мне возросшие, хотел бы возложить на милую твою головку. Перекрести меня, родная! самая родная, в веках зачатая! Ты меня ждала? искала? Этого не знаю… может быть. Но _з_н_а_ю, как я ждал, искал — ив снах, и в грезах, и в томлениях, и в облаках, и на земле, в тенях, скользящих от облаков, и в солнечных закатах, и в звезде верней, и в пении звезд… — помнишь — ночь в Кремле320? Я плакал с моей Дари, в исканиях, в тоске, не сознавая — кого ищу… Так смутно было, так скучно, пусто… еще до _т_ь_м_ы. Мои метания, этот страшный год, 36-ой… — боль в сердце, самоистязание, крик, никому не слышный! И что же, Го-споди… ты, ты была _т_о_г_д_а… живая, так близко, _в_с_я_ _с_в_о_я, _с_в_о_б_о_д_н_а_я!.. Так трудно, так _о_к_о_л_ь_н_о_… таким зажатым стоном вызванная… Ольга! Если бы подошла _т_о_г_д_а_… 6 окт.! я знаю, — я тебя узнал бы, Оля… я чуткий, Оля… я _у_з_н_а_л_ бы. Неужели мои глаза не останавливались на тебе, _т_о_г_д_а..? Но почему мне было так тепло?.. — я смутно помню. Ты была _с_в_о_б_о_д_н_а… Сколько рук ко мне тянулось там, везде… и — не было твоей! Не было дано нам встретиться. Что помешало? кто?! Свет? тьма? Не знаю. Ласточка моя, не создавай лишних «потемок» для себя, молю, родная, Оля! Я весь твой, все тобой закрыто. Мне ничего, никого, кроме тебя, не надо: Ты неверно представляешь, что кто-нибудь может нам мешать. Все будет от нас зависеть, если будем вместе. Мои «почитатели» — все далеко. Здесь меня мало беспокоят. Друзей немного. И все будут чтить тебя! Я _з_н_а_ю: _т_ы_ _с_а_м_а, _с_о_б_о_й, — заставишь, — своей необычайной _с_и_л_о_й_ и — чарованием. Никто не посягнет на мою Олюшу! — Она — Святыня.

Земмеринг..? Это — недоразумение. Я ничего ей не писал, но у меня не было выхода: я хотел скорей послать «Чашу» — и случай представился: ехал человек к ней. С_в_я_т_ы_н_я, моя — для нее _с_в_я_т_о_е. Она духовно меня чтит, поверь. Я не знаю ее слов к тебе. Напиши. Я ей тогда _о_т_в_е_ч_у, и для нее это будет очень горько и — повелительно. Не можешь ты думать, что я позволил бы тебя коснуться! Я не знал. Напиши, прошу. Ее дочка не приедет: сама мать написала, — начались лекции, и визу дают с большим трудом. Для меня эта «Милочка» — дитя. Но они стеклышко, — бриллиант-Олёчек _в_с_е_ режет! Оля, слушай, — единственная моя: будешь ли ты моей женой — не знаю. Господь знает; но… — до последнего дня жизни моей — только ты — единственная, _в_е_ч_н_а_я, моя. Никто, никакая, ни-когда! Клянусь тебе… тобой, жизнью твоей клянусь! — это самое страшное заклятие! Молю тебя, думай о здоровье, о жизни. Я жду тебя. Я буду ждать тебя, сколько бы протекло дней. Без тебя — гибель. С тобой — все надежды, вся полнота бытия. Не смей думать, гони мысль черную — «лучше бы не жить!» Если не за себя, — за меня подумай: это гибель и мне: без тебя — я жить не стану. Это не слова. Мне _н_е_ч_е_м_ будет жить. — Да, Земмеринг я сказал, — несколько дней тому: «моя Оля (Земмеринг глубоко мистична!) _д_а_л_а_ мне _с_в_о_ю_ _р_у_к_у_ и _с_в_о_ю_ _д_у_ш_у: она внушила О. А. мне написать и осветить мой путь: это _и_с_п_о_л_н_и_л_о_с_ь. Отныне я нашел _у_с_т_о_и, на которых мне дано стоять и продолжать свой труд. Я благодарю Господа. Иначе — мне была бы гибель. Я полным сердцем принял эту духовную мою сестру — ибо она мне сестра, моя дружка, — это дарование огромное!» В ответ на это — вот что написала З[еммеринг]: «Это, конечно, послано Усопшим Ангелом Вам на утешение. Примите и благодарите. Прежде всего я молюсь о Вашем успокоении. То, что может дать Вам это — и мне дорого. Как бы нам вступить в переписку с О. А., — не знаю, я боюсь быть назойливой».

Оля, ты мне прости, если я сделал этим тебе хоть что-то досадное, но поверь мне: если бы я не верил глубоко в _ч_и_с_т_о_т_у_ чувств ко мне Земмеринг, я не написал бы: она — глубоко религиозна, любит свою семью, и мое творчество — путь к России, к Богу, — вот за что она любит меня. Она и тебя будет любить, — я _з_н_а_ю. У ней, в семье, недавно была драма, она поведала мне: «Вы — рыцарь. Помните, сколько дам и девушек (в Риге, да и всюду!) просили за жизнь Димы321, — вот обрадуете! А у нас свой Дима остался в Риге и даже многим похож на Вашего, — красив, талантлив, очень образован… и оставил пулю в паркете гостиной („не моя — так ничья!“). Милочка только чуть на это побледнела, а войдя через 10 мин. в спальню, где мы с ним сидели на опрокинутом шкафу (мы укладывались) остановилась в изумлении — он целовал меня в плечико и тихо плакал — я нашла для него слова. Я была за него, но у М[илочки] твердый характер, и она находит, что не время было об этом думать». Я написал тебе, — о, свет мой, Олька (— что ты со мной, со всем во мне сотворила, как дивно!) все это, чтобы ты поняла, что З[еммеринг] мне верит, что я для нее — совесть: ее очень ценила, не зная, моя Усопшая. Она была очень чутка в оценке людей. И никогда Земмеринг не