оплаченный «pneu», с готовым адресом. Ждал 2 дня. Поехал, повез, как благодарность, голландский экземпляр «Человека из ресторана», — «De Kellner» (издательство Moulenhoff, Amsterdam) (должно быть аховый перевод — жид переводил327?) Это гг. голландцы самовольно, не уведомив меня, издали. Писательница Bauer, кажется писала письмо в газетах, стыдила. Они мне уплатили… — 500 франков! — за э_т_у_ книгу! В Германии она просила тысяч в 30 — экземпляров и — идет. Отзывы какие были! Но то — Германия! Там меня никогда не обижали, дарили большим вниманием, начиная с Гергардта Гауптмана328. Кнут Гамсун329 мне писал, чудесно. Читал на шведском языке. Там тоже не обижали. Нигде, даже — латыши платили. Он, кажется, на 15 языках выходил, даже на китайском и японском. А эти… — европейские жиды? Не застал г. «дубины»: послал 18-го, в субботу, знал, что по воскресениям почты нет. А в понедельник, кажется, отъехал. Взял свой «pneu», оставив адрес и записку. Дал на чай гарсону. И — не дождался: «дубина» уже был дома и — работал. Я хотел вторично, с ним, переслать тебе разрешенное фото. Я ему признателен, все же: я тобой _ж_и_в_у. Ты — совсюду на меня глядишь. Вот, слева, розоватый свет высокой лампы мягко дает чудеску «Песню»! Как ты прелестна, как юна, легка, вся — в ветре, — _у_л_е_т_и_ш_ь?.. Как смирны — белые цветы, в плену, ручные!.. Как струятся складки, как ты легка, о, бабочка моя, цветок в полете! Как вижу… _в_с_ю! как — греза, царевна яблонь, нежное цветение, ласка… — _ч_у_д_о! Ты знаешь, — ты — чудесная картина! _Т_а_к, стать… — так _д_а_т_ь_с_я… — только истинный, большой художник — может. _Т_ы_ _в_с_я_ — Искусство. Вся — грация. Вся — божья мысль, Творца. Хотел бы обернуться цветиком простым-ручным, плененным. Пояском твоим, Царица! Складкой платья. Листочком яблони, у щечки… чуть касаться! Оля!.. Свет, _о_т_ _Т_е_б_я, всего переполняет… петь Тебя, всю жизнь! О, буду, сколько силы станет… мою Дари, другую… новую… последнюю. Тобой — закончится, призвание, _з_д_е_с_ь. А там..? Оля! Благодарю. За все. За эти слезы… Я их коснулся, нежно, грустно, чутко. Краем губ коснулся. Влить в свои глаза хотел бы, слить со своими… — хоть этим быть счастливым! Нет, не надо плакать. Ты — сильная, — столько вынести..! — так может только — _с_и_л_а, _в_е_р_а. Живи, Олёль, — узнаешь счастье. Ну, пусть хоть не со мной… — все в Воле Божией, — но я всем сердцем, всем во мне светлым, — хочу, чтобы ты узнала счастье! Господи, даруй мне милость: хоть в моем труде оставить лик чудесный, образ светлый, живой — в сердцах! Две Оли: первая — завершена… вторая — и последняя — две — и на всю жизнь! — _т_а_к_и_х..? О, Господи, благодарю Тебя! — о, огромное богатство, счастье неупиваемое! Оля… — как ты чудесна! Все письмо — святой огонь твой. Как ты растешь, как раскрываешься! Слепишь собой, своим богатством сердца — и ума. Нет, у тебя ум не от «Mann»[135], — ум — больший: сердце-ум! Таким — не дано мужчинам жить, или — очень редким: большим творцам, не всем: тут — женское — в основе, высшее, от небо-женщины. Тут — тайна. Мы ее попробуем понять и — дать. Пусть знают. В этом — _н_е_р_в_ «Путей Небесных». Я — через тебя — его нащупал… а вот — дам ли?.. Бог поможет. Тогда и — «Ныне отпущаеши, Владыко…»330 Это было _н_у_ж_н_о. Это Им дается. По молитве… Ее? Да, верю, верю, _з_н_а_ю. Оля! Слушай. Тот год, 37-ой — был для меня ужасный. 36-ой ударил в сердце. Оля _у_ш_л_а, — так быстро, так непонятно-странно. Уснула. Доктор ее убил331. Мертвая — она живая, спит. Я не могу смотреть. Я велел снять ее, нашел силу… через 3 часа по смерти. Спит. Живая. Горькая улыбка на губах, так горько сжатых… — _в_с_е_ будто, поняла… — и горечь, скорбь. М. б. последний миг о сыне, о Сережечке… узнала… она еще надеялась… м. б. не убили большевики?.. Я знал _в_с_е. Ей не говорил. Ужас, мы не служили панихиды… — мы _з_н_а_л_и, но таили друг от друга. Убили… — и как убили! Ночью, в морозе… повели… на окраину Феодосии, в Крыму. Там теперь немцы… можно бы найти, у меня есть одна примета… Да, за 1/2 ч., за 1/4 ч. до смерти, она просила, — я был в аптеке, но вернулся за 10 мин. до конца… Она просила Юлю, мать Ивика: «Ваничка, бедный… он с утра не ел… дай ему…» Не могу, Оля… И — в сердце, всего, камнем. Ну, ты знаешь мой 36-ой г. В январе 37-го она явилась мне, предупредила, что меня ждет «страшное»: болезнь моя, июль. В начале сентября я стал освобождаться, ото всего, раздавал, рвал… — 12 сент., — бросив квартиру, — я был с 1-го у профессора-друга, Карташева332, у кумы333 (Ивика крестили), они уехали. Я, слабый, с доктором-другом и Ивиком — поехали автокаром в Ментону334. Меня звали — в Италию, русские колонии в Риме, Флоренции, Милане. Ряд моих чтений. Задержка с визой. Большевики тормозили, посол делал запрос: «как, нашему ярому врагу»…..? Тогда считались с ними, _н_а_д_о_ было так. Я не ропщу. Амфитеатров, мой друг милый, выбился из сил. Он, между прочим, дал предисловие к итальянскому изданию «Солнца мертвых», до сего времени не появившемуся. М. б. скоро выйдет. Читал в Ялте[?][136], как всегда успех большой. Знакомства. Милая Кантакузен335, (иконы пишет, всякие артикли расписывает) — моя большая почитательница, и ее мать, и архиепископ Владимир336 (его отца убили большевики) — много-много. Я был еще слаб, но читал на полный голос337, гремело. И — тут, — в начале октября читал, чуть ли не в день Ангела, с t° 38, (грипп) — помню страшная тоска, ночью, (жил у двух старых дам — и няня была, «из Москвы»338). Я плакал ночью. День Ангела… один. Ивик был у Серовых, (семья доктора) за Каннами. Я его отослал, там молодежь (за письмом пропустил условленные 11 ч. ночи! Целую глазки-свет). О, тоска была, — не знаю, что такое. Ждал визу. 2 ноября, в ливень, выехал в Париж. Метался. 4-го началось головокружение. Помню, писал завещание. Взял из банка деньги. Все — Ивику. Не мог — на воздухе. Круженье. Доктор: бром надо! Поднял! Фосфор и бром. Спас. С 20-го ноября (помню — с 20-го!) — я мог сам мыться в ванне. Проходило. 6-го дек. ходил в Сергиево Подворье339 (я жил в 19 arrondissement[137]). Рождество. Тоска-а… — и я плакал,