я осторожна. Но я могу быть и противной, гадкой, злючкой! Однажды, я сердилась на кавказца; когда он вышел из лаборатории, то я… (так скопилось во мне) стала плеваться! Стыдно? Я и сейчас крайнею. Я была с помощницей моей. Я в дверь, ему во след, он не видел, плевалась. А та, долго еще все вспоминала о «темпераменте» своей «принцессы». Мне стыдно… Я могла бы даже его ударить.

Я однажды (правда, однажды) ударила одного по щеке, еще девчонкой. Есть фотография за 5 мин. до этого. И «он» сияет. За пошлость о «женщинах». Их было 7 — мальчишек, а нас — барышень — двое. Я предупредила: «если еще хоть один анекдот выползет, Толя, то я Вас ударю». С хохотом он рассказал пошлейшее из пошлейшего… Это не сравнение с «котлетами»[130]!!! А кончилось… дико! Я тотчас же просила прощения. Я не могла иначе! Мне было очень скверно. Вот видишь, как… иногда кипит во мне! Какая же — святая?! Там много было эпизодов… ты бы чудесно написал! Молодо было! Юно! Этот Толя влюблен был… он потом по-глупому пари (даже и не пари) огромной жердью треснул по голове вола, с полным возом снопов. Все свалилось в канаву. А на верху сидели детки! Все обошлось благополучно. Зачем? Спроси его! Впрочем… не спросить… умер он… И сбросить с мостика меня хотел. Зачем? Зачем? И все это крутилось в… любовной атмосфере.

Ах, к чему я так отступила?!

Милый, чудесный, ласковый, дорогой мой! Слов нет у меня, нет выражений!.. Книги твои еще сегодня! Как ты задарил меня! И кааак я счастлива! Ты, все ты, такой родной, знакомый! Я так узнаю тебя во всем твоем! Как трогательно ты: Оле Субб… Это было 9.Х… в муках? Милушечка мой! Родименький ты мой!.. Нет сил ответить на твои письма! Сегодня от 1-го, 2-го, 3-го и открытка. Я плачу. Я склоняю колени. Отца твоего люблю я! «Молодчик» был. Так и вижу! Душистый! Свежий! И… мамочке твоей целую невидимую руку! Сколько было и ей скорби!

Как все мне дорого, что ты расскажешь! Конечно, плачу вместе с мальчиком, наказанным. Как его ласкаю! Роднушечку моего!

Как больно о «Путях Небесных» ты… Почему их «м. б. не будет»? Я не могу так! Не мучай! Я бы не смогла ни строчки там написать. Чуткий Ванечка, пойми, что я бы _з_а_с_т_ы_л_а_ у твоего «ребенка»! Пиши их, умоляю! Я — духом я, — с тобой! Я часто тебе писать буду! Господь пытает м. б. тебя. Пока… пока не ясно, — пиши! То, что я из сердца тебе однажды отдала — т. е. — все сердце само — я не возьму обратно.

Что будет, как будет — не знаю. Не вижу!

— Но знаю, что никакое расстояние взять не в силах тебя из сердца! Я сейчас — в смятении, от наших «нагромождений» я устала… отдохнуть бы! Я отдохну, коли пока «проблемы» отодвину. Это — мне сейчас — насущно. Не мучь себя! Не мучь, Ваня, я страдаю твоей болью! Пойми же! _П_о_ж_а_л_е_й_ хоть! Иди к доктору! Отчего боли?? Я боюсь за тебя! Береги язву! Если я тебе нужна в болезни, если болезнь признают немецкие доктора, то я постараюсь достать визу и приеду, ухаживать за тобой (* Хоть это и было бы м. б. почти что невозможно из-за «дома».)! Я умоляю тебя беречься! М. б. тебе легче было бы твоему другу-доктору открыться? Он понял бы твои «нервы»? И ты был бы не один. Он же не болтун? Вчера мы были у Сережи. Я у него забыла стило мое. Трудно писать так. Чудный был день. И я влюбилась в Arnhem. Братец мой — хороший. Мужчина! И какой мягкий. И. А. звал его «мой Сережик». Об И. А. — ты очень верно. Он любит «придите, поклонимся и припадем»304, как сказал один знакомый. Но я все ему прощаю. К нему «плакать» собиралась, не от «неимения тебя», а потому, что он объективен в суждении обо мне. Ты же, (как и я к тебе) эту объективность — утратил. Это же естественно. Наталья Николаевна тебе нравится? Я не могу ее понять. Как женщина она суха, по-моему. Всегда была такая? Рядом с ним?! Ах, какое тютчевское чудесное о сне305… Дивно! Напиши… и… и же о Денисовой! Ну, милый мой, спи спокойно! Господь да сохранит тебя.

Целую тебя в лобик. Крещу и еще… много… много целую…

Оля

[На полях: ] В твоей воле — я не сомневалась. И потому не соглашалась с твоим «безволием»… Понял?

Я недостойна тебя. Ты так велик, — ВЕЛИК! Трепещу перед «Путями». Дивно!!!!

74

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

22. Х.—4.XI.41

7 ч. вечера

6. XI — 4 ч. дня

Милый Олечек, — здорова ли ты? Я не спал ночь, пишу с тяжелой головой, несвязно. Перечитал «Даму с собачкой». Не знаю, вырос ли я, — в 38 г., помню, в Швейцарии читал последний раз: да, Чехов, но… до чего неважные «герои»! Влеченье — не обосновано. Гуров дан полупустым — и Анна Сергеевна — как бледна содержанием! Не срастаются с читателем. Совершенно неверна психо-физически сцена «у нее». И этот «арбуз» — штрих-то удачный, да не здесь: ну, у «девицы» — ну, допустим. Обстановки Крыма, «экзотики», — а она много помогла бы! — неслышно, ибо — цикады, море, кипарисы — все из папье-маше, не срощено со страстью. Да и страсти нет. Чехов в этом хладен, inépuissance[131]! Она _т_у_т_ очень нужна. Чехов в этом (страсти и любви) — не _с_а_м, а по-наслышке. Умный читатель (ты, например) дополнит все воображением. «Лакей» — хорошо, но как _м_а_л_о: ибо _е_е-то не дано! Чтобы почувствовалось, — о, страдающая душа, _г_о_л_о_д_н_а_я! Словом — рассказ «наспех», и все в нем — наспех. _Т_а_к_ трактовать огромную тему — слабым художественным зарядом, — недопустимо. Поднес Чехов ко рту твоему ложечку варенья, а распробовать не дал. А тут все дело — в распробовании. Эскизно. Человечек-то (Гуров) пошловатый, без «зернышка». И выходит — «забавное приключение», не жаль их, гг. домовладельцев.

А теперь — к важному. Не изволишь ли испытать себя? Я предложу тебе очень трудный «творческий акт». Выполни — и будет твое «крещение». Не трусь только, — одолеешь, тебя хватит. Я давно собирался дать один жестокий рассказ-очерк — «Восточный мотив»306. Не очень мне нравится заглавие. Ну, «Восточный напев». «Пляс». «Пляска», «Пляски». Нет, лучше — «Восточный напев». Не важно. Я знаю, что его _н_и_г_д_е_ не напечатали бы, «страха ради