Ты понимаешь, мы, сейчас все равно ничего изменить не можем. Приходится считаться с условиями жизни. И это время, — не будем убивать себя…

Когда ты страдаешь, что «время уходит» и мы не вместе… то… как ты мне-то больно делаешь! Возьми себе в сердце, что я скажу сейчас:

Когда ты говоришь так, — я виню себя! Виню в том, что, не имея силы сразу сказать «б» — сказала тебе чистым сердцем — «а». Когда я просто, без всякой тени на «игру», тебе ответила тем же, твоим же, — я не думала ни о чем. Я слушала только свое сердце! Мне следовало (?) бы рассудком проверить, что из этого выйдет? Я в этом виновата? Я казнюсь этим. И только потому, что ты, мой неоцененный, от этого страдаешь! Я, кажется, тебе и тогда писала, что свой обычный рассудок потеряла. Так это и было!

Я не «учла» тогда, что не смогу так легко и сразу покончить со сложной жизнью, что ты так отнесешься. Я просто, совсем не учла. М. б. потому, что я слишком мало душой в этой жизни. Я о ней забыла, просто. Но она есть. И очень сложно есть.

Иван, поверь мне, что ни игры, ни «для пряности», ни для «развлечения»! Пойми это навсегда!

И я «не ухожу», не «отмахиваюсь», — абсурд все это. Вся моя вина в том, что я открылась тебе, открылась, не зная что же дальше? Простишь ли это? Обвинишь ли? Но я, я и за муки благодарю Создателя. И все, что я тебе говорила и раньше — так и есть! Да, все — необычайно! Я много тебе хотела писать о моих думах, планах. Но пока… самое akute[127], физическое, так сказать: мне нужен покой. Я издергалась. Любя меня, ты это поймешь — верю. Хоть на какое-то время, я отодвину «разбор» этих проблем. Надо спокойно крепко молиться. Я свято берегу тебя в сердце. Береги и ты меня! Какое-то испытание это. Но я уверена, что «откроется». И вот, после этого письма, я буду тебе писать — покойно, без «проблем», а просто от сердца, как друг. Бережливо. Мне нужен ясный взор, ясность мысли. А так, как сейчас… толкусь я на одном месте.

Теперь, еще: — санаторий — только вред. Я не «ломаюсь»! Положись на меня, на знание мое самой себя! От мужа мне опасности — никакой. Поверь!!

«Драмы» особой не было. Не стану ничего описывать, не потому, что не хочу, а просто потому, что существенного ничего не было, а в письмах все выглядит иначе и придает «вес». О жизни моей м. б. как-нибудь напишу. Сейчас у меня каждый нерв болит. Не хочется ничего касаться. Я все тебе доверю! И за твою доверчивость тебе спасибо!

Письмо твое от 10-го — мне ни «не прощать», ни «прощать»: — это вне таких понятий. И я все, и… наперед тебе прощаю! Все гораздо серьезней я беру. Меня пугают твои «помрачения». Но об этом тоже не хочу! Одно тебе скажу: в таких «помрачениях» — ты тоже себя теряешь. Не отвечаешь за себя как бы!? Мне это страшно. Я девочкой 19–22 лет много пережила. И еще: никогда не поддавайся чувству, состоянию… с бритвой! Что ты мне сказал?

Я этого не переношу. Физически не могу. Не то, что сказал, а таких состояний. «Не переношу» — не в смысле «не нравится», а именно буквально! После той истории в 1924–26 годах. Помни — такие «провалы» сознания, «утрата на миг воли» — меня могут уничтожить! Я это говорю совсем серьезно. Вполне отвечаю за то, что говорю. Это — самое для меня ужасное. Я убегу от этого. Я не утверждаю, что у тебя такие «провалы»… Но меня толкнула на это «бритва». Ну, и довольно. Я ничего, ничего больше такого не могу. Я принимаю селюкрин, мне стало будто лучше. Но позавчера твои «страхи» за меня, твои письма… отбросили все назад. Я тебя не упрекаю. Ты и не мог м. б. иначе. Но давай договоримся! Ведь нет же оснований для мук! Ну, все равно, хоть на короткий срок — давай возьмем себе покой… Я не могу больше! И ты — еще больше! Я освоюсь за это время, м. б. окрепну. Продумаю… и тогда можно что-то _у_в_и_д_е_т_ь.

С такими нервами — я ни на что не гожусь. Ты понимаешь? Я верю, что, любя, ты понял?! Ты понимаешь, при всем желании сейчас ничего нельзя форсировать. Я была в Гааге, узнала, что визы женщинам не дают. Одна невеста просит пустить ее во Францию к жениху — есть документы о предстоящем браке. Не дают. Другая собирается давно к родителям в Париж — то же самое.

И потому, — технически — невозможно, так чего же мы себя подогреваем?.. А жизнь так коротка — и так скупа, — зачем же портить то, что еще дается?!

Я не могу так. Не хочу никаких «разборов», мук, упреков! Я знаю: все как-то само (это не пассивность, хоть и звучит так) устроится.

Не за что Богу тебя «карать». Ты — чистый сердцем! Как я люблю все, все Твое!

Чудесный ты в искании своем. Чудесная была и твоя «Оля» (прости, что так ее я называю). _M_и_л_ы_й! И верь, что ничего дурного не будет! Не знаю, не вижу, не касаюсь пока, что и как будет! Но знаю, что сердце мое дает тебе все то, чего ты жаждешь. М. б. я гадкая тем, что не взвесила сил своих в борьбе с жизнью, не смела говорить тебе о своем сердце?! Карай меня за это. Я не смела давать тебе муку. Но, поверь, что это невольно, без игры, от сердца! Не мучай себя воображениями. Моими «муками» и т. п. Я, в своей теперешней жизни — живу сама по себе. Не мучь себя. О жизни моей прежней ничего не думай. Для тебя там мук не было!

Напишу тебе «Полукровку», только, чтобы не томил себя. И не письмо само по себе, но эти «помрачения» — меня тревожат. Берегись их, друг мой!

Мне не нужно женщины, мне нужна лишь тема,

Чтобы в сердце вспыхнувшем, прозвучал _н_а_п_е_в…

Я могу из падали создавать поэмы,

Я люблю из горничных делать королев…