Шрифт:
Закладка:
Не будем углубляться в вопрос – повинен ли «англоман» Сазонов в излишней уступчивости и мог ли достигнуть каких-либо результатов запоздалый ультиматум, предъявленный от имени России, с требованием в «24-часовой срок… порвать с врагом славянства и России». Очевидно, что в вопросе о смене министра ин. д. в это время не играло никакой роли принципиальное расхождение в намечавшейся будто бы иной международной ориентации. Нельзя не обратить внимания на то, что нападки на дипломатию Сазонова сводятся исключительно к тому, что его пассивность мешает развитию военных действий… Заменить Сазонова было некем – мысль о Штюрмере еще не являлась в окружении Царицы, и в следующих же письмах А. Ф. смягчает свои настояния, чтобы и Сазонов попал под «карательную экспедицию» Императора. Она говорит 18-го, что Царю, «вероятно», придется сменить «длинноносого Сазонова», если он «постоянно будет в оппозиции», а 20-го мы видим уже полную с ее стороны уступчивость: «Но что ты думаешь относительно Сазонова. Я думаю, что так как он очень хороший и честный (но упрямый) человек, то, когда увидит новый энергичный состав министерства, он подтянется и опять сделается мужчиной. Атмосфера вокруг него заела его и сделала кретином. Есть люди, которые становятся выдающимися в тяжелые времена и при больших трудностях, а другие, напротив, тогда проявляют свое ничтожество. Сазонову необходимо сильное возбуждающее средство, и, как только он увидит, что работа налаживается, а не распадается, он почувствует себя окрепшим… Что с ним случилось? Я горько в нем разочаровалась». Прочитав эту выписку из письма, не присоединишься к записи Палеолога, утверждавшего, со слов некоего К., «друга Ани», что Императрица «ненавидела» Сазонова. Возможно, что немалую роль в убеждении А. Ф., что Сазонов не будет в оппозиции, сыграло дошедшее до А. Ф. сообщение о том, как отзывался министр ин. д. на обеде в Царском Селе у вел. кн. Марии Павловны о возглавлении Императором армий и как критиковал он то, что было в старой Ставке – к этому А. Ф. всегда относилась с обостренным чувством232.
Недовольство Сазоновым – его пассивностью, – однако, не прекратилось: «Что за позорную комедию разыгрывают там (Италия и Греция) и в Румынии». Мое личное (курсив А. Ф.) мнение – наших дипломатов следовало бы повесить»233. «Я нахожу, что Сазонов мог бы запросить греческое правительство, почему оно не выполнило своего договора с Сербией, – греки ужасно фальшивы» (1 ноября). При всем желании нельзя сказать, что А. Ф. вела интенсивную кампанию против Сазонова, как это было в иных случаях и как это должно было бы быть, если бы смена Сазонова знаменовала собой подготовку к коренной перемене правительственного курса в международной политике. Следующая отметка о Сазонове относится к 17 марта, т.е. через 41/2 месяца. 17 марта А. Ф. вновь ставит вопрос об отставке Сазонова: «Хотелось бы, чтобы ты нашел подходящего преемника Сазонову, не надо непременно дипломата! Необходимо, чтобы он уже теперь познакомился с делами и был настороже, чтобы на нас не насела позднее Англия, и чтобы мы могли быть твердыми при окончательном обсуждении вопроса о мире. Старик Горемыкин и Штюрмер всегда его не одобряли, так как он трус перед Европой и парламентарист, а это была бы гибель России…» После этого имя Сазонова в переписке не попадается, вплоть до его совершившейся уже отставки: «Теперь газеты обрушились на Сазонова234, что ему должно быть чрезвычайно неприятно после того, как он воображал о себе так много, бедный длинный нос» (17 июля).
Письмо 17 марта было тем самым письмом, во время которого перо А. Ф., страдавшей головной болью, летало, «как безумное». Чтобы избежать кривотолков этого письма, поскольку оно касается Сазонова, надо обратить внимание на то, что оно является как бы откликом разговоров о будущей мирной конференции, которые велись в окружающей среде. Этот вопрос наиболее полно развит был в апрельском письме Царю вел. кн. Николая Михайловича. На этом письме более подробно нам придется еще остановиться. Вел. князь-историк сомневался в том, что на будущем судилище Германии, где придется считаться с большими аппетитами союзников, дипломаты сумеют справиться с нелегкой задачей охранения интересов России: «Не только я один, но и многие другие на Руси изверились в прозорливости наших представителей иностранной политики», – писал Ник. Мих., намекая на то, что делается «в стенах у Певческого моста», т.е. в министерстве ин. д. В воспоминаниях писателя-дипломата бар. Шельнинга также определенно выступает недоверие к «недальновидной» уступчивости Сазонова.
Некоторое недоверие к Сазонову, то увеличивавшееся, то ослабевавшее в зависимости от колебаний переменчивых и не всегда последовательных настроений самой А. Ф., должно быть объяснено личными свойствами министра ин. д. Сазонову присуща была черта, которая, казалось бы, должна была отсутствовать у дипломата. Как очень многие деятели того времени, министр ин. д. любил пускаться в откровенности с иностранными послами – это постоянно выступает в воспоминаниях Бьюкенена и Палеолога (и особенно, конечно, в записях второго). Мы видели в свое время, как это было бестактно с письмом, переданным Васильчиковой, и как это задело А. Ф. Откровенные беседы с послами не могли не доходить до ушей Императрицы – слишком много было передатчиков – и не возбуждать подозрительности нервной женщины, болезненно чуткой ко всяким сплетням. Палеолог рассказывает, например (за полтора месяца до письма 17 марта о Сазонове) об интимном обеде, который он давал в посольстве вел. княг. Марии Павловне (старшей) и на котором присутствовали Сазонов и Бьюкенен. Во время обеда Мария Павловна много говорила о своей любви к Франции, а потом долго беседовала уединенно с Сазоновым. Вел. Княг. с горечью затем передавала Палеологу, что она была очень расстроена беседой с министром ин. д., говорившим ей о безотрадном положении дела: Императрица – сумасшедшая, а Император слеп и не видит, куда ведет страну. Палеолог добавляет, что Сазонов проникнут большой симпатией к Вел. Княг. и что он даже однажды пошел так далеко, что сказал: «c’est elle qu’il nous aurait fallu comme impe′ratrice». Такой любитель интимных салонных разговоров, каким был Палеолог, едва ли удержался от передачи пикантных слов Сазонова о той, которую во французском посольстве, по словам ген. Жанена, имели обыкновение величать: la troisieme femme de l’Empire.
Представим себе, какое впечатление должны были произвести на А. Ф. подобные речи, если они до нее дошли? Обе женщины испытывали взаимную антипатию и чувство соревнования. «Двор»