Я молчал, обдумывая его слова. Всё это звучало правильно, но слишком абстрактно. Взглянув на него, я вспомнил, как впервые встретил его в этой жизни, как он приходил ко мне в детстве, когда я лежал, не в силах двигаться.

— Ты помнишь, отец, как я был болен в три года? Что со мной было? — вдруг спросил я.

Отец скрестил руки на груди, его лицо стало серьёзным.

— Такое не забывается, сын. — он опустил голову. — Ты прав, есть сомнения, о которых не можешь говорить даже с родными.

Я вздохнул. Я бы не хотел пережить ту горечь утраты, что испытал отецц, похоронив стольких детей. Его торопливость в обучении меня была понятна: я его единственная надежда – сын достигший совершеннолетия. Как бы сложилась моя жизнь, если бы у меня были братья? Это могло бы быть легче. Или... сложнее? Мало ли в истории грызни между братьями за власть? Но уже как есть, хватит бесполезных размышлений.

— Как ты понял тогда, что мне нужно всему учиться заново? — наконец спросил я вопрос, который давно мучил меня.

Отец медленно поднял взгляд.

— В то время, особенно после смерти твоего старшего брата, я не выдержал и молился Юпитеру без остановки, чтобы он спас тебя. Однажды, во время молитвы, я услышал гром. Я принял это за знак и поспешил к тебе. Ты очнулся из забытья, но не мог говорить. Мне показалось, что даже Юпитер не смог спасти тебя полностью. Он забрал душу, но вдохнул новую. Это было платой. И я решил, – он замялся – что если это новая душа, то её нужно учить заново, как младенца.

Я слушал в шоке. Какой-то гром во время молитвы определил отношение отца ко мне и все последствия. Что перенесло меня сюда? Юпитер ли это был или что-то иное? Видимо, если это было в силах, то и грянуть громом во время молитвы императора. Тем не менее, отец сам додумался, без подсказок, про души. И видимо его не смущает это. А раз так..

— Ты прав отец. Ни ты, ни я не знаем что спасло тогда твоего сына. Тебя не смущает, что я другая душа? — осторожно спросил я.

Отец нахмурился, явно удивлённый вопросом.

— Нет, конечно. Ты мой сын. А души даны богами. Раз они решили заменить, я благодарен за это. Но у меня нет сомнений в том что ты мой сын, и по крови и по воспитанию.

Я задумался. Это нормально для римского мировоззрения. Усыновление взрослых в Риме было известной практикой, а потому даже такие необычные события казались чудом, но в рамках их картины мира. Что же, воспользуемся этим слегка.

— Когда я родился здесь, — медленно начал я, — до этого я был в забытьи, как ты говоришь. Но в то время мне приснился сон.

Я сделал паузу, тщательно подбирая слова.

— Увы, я не помню его хорошо. Я был маленьким и слабым, да и столько времени прошло. Но я знаю, что этот сон был значимым.

Отец подался вперёд:

— У тебя было оракульное видение?

— Возможно. Но я не уверен, что то, что мне показали, непременно случится, — тихо сказал я, пытаясь собрать свои мысли.

Ох уж эти предсказания… Иногда они кажутся неизбежными, иногда намекают на возможность изменений. Римляне слишком увлечены идеей фатума, и мне нужно быть очень осторожным. Я затеял опасную игру.

— Некоторые считают, что предсказания сбываются неизбежно, как бы ты ни старался их изменить. Но если так, зачем они вообще нужны? — продолжил я, заметив заинтересованный взгляд отца. — Если они исполнятся независимо от наших действий, они становятся бесполезными. Но я не согласен с этим.

Я сделал паузу, подбирая подходящий пример:

— Если я вижу ребёнка, бегущего неосторожно по дороге, и скажу ему: «Ты упадёшь», он может остановиться, внять предупреждению и остаться на ногах. А если не послушает — упадёт. Мои слова лишь предвидели последствия. Он сам выбрал, как поступить.

Я взглянул на отца и продолжил:

— Поэтому я считаю, что предсказания — это предупреждения. Они могут предостеречь, но не обязательно должны сбыться. Всё зависит от действий.

Отец слегка кивнул, словно соглашаясь.

— Раз ты так говоришь, я доверюсь тебе. Рассказывай.

— Я видел падение Рима. Это было не мгновенное разрушение, а медленное угасание, растянутое на столетия...

Я постарался максимально завуалировать свои слова, чтобы не звучать слишком радикально. Рассказал об угрозах, которые ждут Империю: о варварах, раздирающих её земли, о коррупции, подрывающей экономику и армию, о легионах, которые станут орудием узурпаторов. О том, как провинции начнут отделяться, формируя собственные порядки, и как Империя расколется на Запад и Восток. И о конных варварах, которые принесут разрушение оставшимся частям.

— Видя это, моё сердце обливалось кровью, — закончил я. — Я думал только об одном: как спасти Империю.

Отец посмотрел на меня с непроницаемым выражением. Затем медленно кивнул:

— И ты создал философию порядка. Стоицизм Империи.

Я молча кивнул в ответ. Отец задумчиво сложил руки на столе.

— Всё имеет начало и конец. Мы видели немало империй, которые распались и исчезли, — наконец произнёс он. — То, что ты сказал, возможно. Но если есть шанс что-то изменить, спасти Империю — это нужно сделать. Теперь я понимаю многие твои предложения. Ты всё это делаешь, чтобы предотвратить увиденное.

— Да, — коротко ответил я.

Отец грустно улыбнулся.

— Ты правильно сделал, что рассказал об этом. Жаль, что так поздно.

— Что бы изменилось? — спросил я. — Поверил бы ты мне, если бы я сказал это раньше?

— Возможно… — неуверенно сказал он, опустив взгляд. — Но, может, именно сейчас настало время.

Некоторое время мы сидели молча, каждый в своих мыслях. Наконец отец хлопнул ладонью по столу, нарушив тишину.

— Ты посмотри, сколько ещё работы, Люций! Если мы тут будем сидеть без дела, Империю точно не спасём, — с лёгкой улыбкой добавил он. — За дело, цезарь!

Реакция отца меня успокоила. Значит, он воспринял мои слова адекватно. Это давало надежду, что в будущем я получу его поддержку, а не сопротивление.

Я взял следующий свиток из стопки. Донесения с севера от Пертинакса. Этот отчёт был детальным, более объёмным, чем остальные. Углубившись в чтение, я вскоре не смог сдержать улыбки.

— Молодец Пертинакс. Не стал ждать,