советской армии Борис Ольшанский (изд. «Наша страна», Буэнос-Айрес, 1954).

Все предшествующие 358 страниц книги представляют собою бесконечный ряд иллюстраций к этому глубокому убеждению автора. Иллюстрации зарисованы им с натуры, и поле этих зарисовок более чем обширно, географически от Волги до Эльбы, а психологически от внешне характерной, но обманчивой поверхности так называемого «советского человека» до самых сокровенных глубин пронесенной сквозь вихри безвременья неистребимой русской души в груди этих «советских людей».

Борис Ольшанский не принадлежит к числу «внутренней эмиграции», т. е. того очень значительного в СССР слоя непримиримых ни в каких условиях с советской властью, скрытых, но упорных протестантов против всех ее проявлений. До войны он, поскольку можно судить по его книге, вообще мало интересовался политической жизнью страны. Он смотрел на нее, как на нечто неизбежное в данных условиях, далеко не всегда приятное, но в общем, как на нормальное, естественное течение жизни народа. На войну он пошел добровольно, но не потому, что «пламенно стремился умереть за Сталина», а потому, что война выбила его из привычного жизненного русла, и ему при шлось искать новое место для применения своих сил, для утверждения себя, что вполне естественно в его еще молодых летах. Войну он проделал полностью, и вступление, и наступление, закончив ее службой в оккупированной Германии в послевоенные годы.

Война и последовавшая за ней заграничная жизнь загрузили его сознание и его психику огромною суммой новых представлений, понятий, эмоций, вскрыли целый ряд неосознанных до того им самим чувств, расширили его кругозор, укрепили жившую в нем и до того способность критически осмысливать окружающее, а всё это вместе взятое властно толкнуло к переоценке окружающего, и не только окружающего, но прежде всего самого себя. В огненном вихре войны Борис Ольшанский осознал в себе свою русскость. Не только осознал, но осмыслил ее, утвердил и укрепил чувством. Он прошел тем же путем, каким шли вместе с ним десятки миллионов таких же «советских людей», одетых в серые шинели или лохмотья этих шинелей. Закончил он этот путь переходом границы для того, чтобы остаться русским. И именно тяжесть и тернии пройденного им пути дают ему возможность видеть аналогичные устремления в мышлении и психике окружавших его людей. Факты, подтверждающие эти стремления, в изобилии рассыпаны им по всем страницам книги. Некоторые из них кажутся просто невероятными, как, например, его рассказ о том, что подготовка к побегу заграницу одного из советских офицеров была известна восьми его сослуживцам и в том числе начальнику-генералу. Многие из них не сочувствовали его решению, но никто его не выдал. Этот факт показался бы вымышленным, если бы его не подтверждало множество других, менее ярких зарисовок того же типа и значения.

Обильный материал, собранный Б. Ольшанским и буквально втиснутый им в книгу, углубляет ее значение, но вместе с тем несколько вредит автору, не давая ему возможности, несмотря на наличие таланта, литературно его обработать. Трудно определить литературный жанр труда Ольшанского. Публицистика в нем настолько тесно сплетается с беллетристическими формами, а они, в свою очередь, с мемуарными, что безоговорочно причислить книгу «Мы приходим с Востока» к какому-нибудь из общепринятых литературных жанров немыслимо. Но это и не нужно. Достаточно сказать, что книга Б. Ольшанского захватывающе интересна для каждого русского в зарубежье, будь то новый или старый эмигрант безразлично. Каждому из них она покажет много нового, неизвестного еще ему, и укрепит его веру в историческую судьбу русского народа, в его непоборимые силы, пусть скрытые до времени, но несомненно не угасшие и пробуждающиеся в неопределенных пока еще формах, но во всяком случае в форме решительного протеста против поработившего его чужеземного, чужеродного режима.

«Знамя России», Нью-Йорк,

сентябрь 1954 года, № 114. С. 13

Аглая Шишкова

«Чужедаль»

Найти, воспринять, почувствовать свое родное, русское в цветистых куполах Василия Блаженного, в затейливом узорочье И. Билибина, в нежной сумеречной гамме Левитана не так уж трудно. Эти образы стали для нас своего рода аксиомами, прописями любви к родине. Но много труднее найти и ощутить свое родство с русской землею, смотря на… обыкновенный гриб, мухомор, да еще выросший в баварском лесу. Нужно очень любить эту свою землю, сердцем, а не умом, не памятью родниться с ней, чтобы уловить ее дыхание, отраженное в этом баварском мухоморе. В сердце Аглаи Шишковой, автора книги стихов «Чужедаль» (издание «Посева») есть такая любовь. Ею, ее нежными лучами осветила и насытила она свой небольшой сборник.

Чудесно в лесах БаварииСмоленские брать грибы,Распутывать хрусткие тропы,По балкам искать ключи,Родные угадывать шопотыИ слушать, как сердце стучит,Как брагой вскипает, бродит в немГорячее слово – Родина!

Само название книги А. Шишковой «Чужедаль» говорит о тоске ее автора по оставленной родине. Но как далека эта тяга души А. Шишковой от традиционной «тоски», опошленной многими поэтами и поэтиками Зарубежья. Тоска Шишковой светла, ясна и даже… радостна тою радостью, которую рождают облегчающие душу слезы. Свет и радость, исходящие от ее стихов, глубоко воспринимаются читателем, потому что в ритмических строках чувствуется близость их автора к живой, сущей, подлинной родине, а не к ее отражению в тусклом зеркале памяти.

Милый, вспомни: я сироточка,А кругом – чужедаль.

В этих строках – вся душа А. Шишковой. Милая нашему сердцу, «своя», «наша» душа.

«Наша страна», Буэнос-Айрес,

3 октября 1953 года, № 194. С. 3

Рецензии на книги издательства им. Чехова

(Нью-Йорк)

Александра Львовна Толстая

«Отец»

I

Ни об одном из русских писателей не написано столько, сколько о Л. Н. Толстом. Литературоведы, философы, богословы, врачи, друзья, дети и даже случайные знакомые… кто только не писал о нем. Казалось бы, ничего нового уже нельзя добавить к написанному, особенно к биографической его части. Но книга Александры Львовны Толстой, его любимой дочери и ближайшего поверенного последних лет жизни отца, всё же вносит новое в огромный запас накопленного материала и приоткрывает завесу над теми сторонами мышления Л. Н. Толстого, которые другие его биографы, порою неумышленно, но, главным образом, с предвзятой целью, закрывали от глаз русских читателей и почитателей великого писателя. Эта затемненная и еще более неправильно освещенная часть его мышления – политические взгляды графа Толстого. В последнем периоде его долгой творческой жизни, Л. Н. Толстой представлялся русскому обществу, главным образом, молодежи, как протестант против монархии, порою даже как революционер. Прогрессисты всеми силами, развивали это представление о нем, и, надо сознаться, что яростная травля Толстого со стороны реакционных кругов немало способствовала утверждению этого взгляда, т. е. лила воду на мельницу своих врагов «прогрессистов» и революционеров.

Воспоминания А. Л. Толстой, глубоко интимные по своему характеру, возможно более объективные по стремлениям автора и, безусловно, достоверные, как вышедшие из-под пера наиболее близкого к престарелому