Шрифт:
Закладка:
– Но-но, – грозно проговорила Инга, но, посмотрев на картошку, бить не стала.
– А это витамины. Сама знаешь, без витаминов все дохнут.
– Где взяла?
– На кухне.
– Воруешь, значит. А ну как сдам эсэсам? – ухмыльнулась Инга.
– А сама, значит, честным трудом хлеб этот заработала? – хмуро проговорила Кася, кивнув на стол. – Нам и так крохи достаются, а ты со штубовыми от этих крох отбираешь. Думаешь, не знаем, что твои вылавливают все куски и обрезки из котла, прежде чем нам раздать? Нам одна вода достается. Совести у вас нет, жрете до отвала, а остальное меняете вот на это, – и она кивнула на подушки.
Вскинувшись, Инга зашипела:
– Что я делаю – не твоего собачьего ума дело! И меня с собой не равняй, еврейская гадина, я немка, а ты грязная тварь, паразитка, топливо для крематория…
– Да только спим мы в одном бараке, – опустив голову, пробормотала Кася.
Инга замолчала и уставилась в крохотное оконце, обрамленное настоящими занавесками. Кася исподлобья внимательно наблюдала за ней. Понимала, что все ругательства были произнесены дежурно, скороговоркой, без истовой ярости – блоковые настолько привыкли ругать их при эсэсах, желая доказать свою лояльность и право на особое снисхождение, что даже тут, в бараке, куда охранники и носа не совали, продолжали демонстрировать свою напускную ненависть к «топливу для крематория».
– Одни мы тут, Инга… – совсем тихо добавила Кася.
Инга странно посмотрела на нее, но одергивать не стала. Нахмурилась и сама уставилась в тот же пол. Того же барака. В котором все они обитали.
– Покажи еще раз картошку, – наконец произнесла она уже иным тоном.
Кася торопливо протянула.
– Товар хороший, Инга, не вялые, без глазков.
Инга пощупала картофелины.
– Сколько дней надо?
– Хотя бы недельку, до воскресенья.
– Дам четыре дня. Если засекут, отвечать не буду! Имей в виду: скажу, без моего ведома спряталась.
Кася согласно кивнула.
– Хорошо, Инга, как скажешь.
И она торопливо назвала номер Ревекки.
– К концу недели еще луковицу и морковь, понятно? Не принесешь – пеняй на себя.
Инга забрала картофелины и убрала их за подушки.
– А теперь топай, чтоб я тебя больше не видела.
Кася развернулась и заторопилась прочь. Уже открыв дверь, она услышала:
– Сестра твоя, что ли?
Кася обернулась.
– Нет… просто.
Инга уставилась на нее с какой-то надсадой. Все знали, что у нее здесь друзей не было. И для нее никто ничего подобного делать не будет. Зато у нее был отдельный загон с подушкой и куском колбасы. Что ж, каждый был при своем.
– Проваливай, – произнесла Инга и опустила голову, уставившись на свой черный винкель, который ей достался за проституцию.
Кася прикрыла за собой дверь.
– Вставай.
Ревекка открыла глаза, над ней склонилось встревоженное лицо.
– Скоро поверка, – проговорила Кася, – надо успеть. Вот халат, накидывай поверх. Веревки нет, только проволока, закрутишь, тут две дырочки…
Ревекка села и сонно потерла глаза. Дав себе несколько секунд, чтобы собраться с силами и мыслями, она свесила ноги. Они были так же слабы, но на сей раз обошлось без падения – руки подруги поддержали. Путаясь в вонючих лоскутах, она нацепила изодранный халат. Переступая через полные ночные горшки, они побрели по проходу. Выход был уже совсем близко. Еще несколько шагов, и можно будет вдохнуть свежий воздух, а там – перевести дух и потихоньку до барака, чтобы быстро смешаться с толпой…
– Куда? А трупы? – раздался шипящий голос за спиной. – Уговор какой был?
Кася обернулась и огрызнулась:
– Отведу в барак и вернусь. Если до поверки не успеем, значит, завтра вернусь. Сама знаешь: нужно успеть.
– Я знаю, что если дать вам, шалавам, сейчас уйти, то больше я твою лживую харю тут не увижу. Давай, делай дело и с чистой совестью проваливай куда хочешь.
Ревекка с тревогой посмотрела на подругу:
– Чего ей надо, Касенька?
Кася ничего не ответила. Чертыхнувшись, она вытащила Ревекку на улицу, усадила на холодную землю, а сама снова скрылась в бараке. Ревекка облокотилась спиной о стену барака и посмотрела на ночное небо. Из-за темных облаков пробивался слабый свет луны, где-то даже можно было разглядеть звезды. Ежась от холода, Ревекка делала жадные глубокие вдохи, словно пожирала воздух. После спертого смрада ревира он снова казался животворящим и даже съедобным. Скрипнула дверь, опять показалась Кася, тащившая на спине… безжизненное тело. Сбросив его на землю, она скрылась вновь. Ревекка поняла, какова была дополнительная плата: Кася еще подвязалась и выносить тела умерших за ночь.
Глядя на труп, брошенный подругой, Ревекка тихо прошептала:
– Покойся с миром.
– Лучше бы здесь был мир, тогда и покоиться б не пришлось, – проворчала Кася, снова скрываясь в бараке.
Один, второй, третий, четвертый… на десятом трупе Ревекка перестала считать. Она с тревогой смотрела за ворота лазарета. Сколько им понадобится времени, чтобы добраться до нужного блока? Хватит ли ей сил? А хватит сил у Каси поддерживать ее после этой «разгрузки»? А ведь ей еще предстоит идти на работы…
– Все, последняя. Надо шевелиться, пока не приехали из крематория, а то заставят еще и в машину грузить.
Она взяла руку Ревекки и положила себе на плечо.
– Сможешь встать?
Ревекка кивнула. Вцепившись в плечо подруги, она подтянулась и встала. К ее удивлению, земля не поплыла под ногами.
– Свежий воздух – это хорошо, – пробормотала Ревекка.
Они пошли прочь со двора ревира.
* * *
Перед бараками уже выстраивались безволосые полосатые номера. Ежась на холодном ветру, они безучастно смотрели перед собой, ожидая сигнала к поверке. Из толпы лишь две головы повернулись в сторону бредущей из ревира пары. Кася кивнула им. Опасливо глянув на Ингу и убедившись, что она смотрит в другую сторону, они быстро подошли:
– Выглядишь как дохлячка, – проговорила Зофка.
– Ты не лучше, – Ревекка нашла в себе силы улыбнуться.
Люба и Зофка торопливо пожимали ее ладони.
– Что Инга? – с тревогой спросила Люба.
– Даст отлежаться четыре дня, – сказала Кася.
– Больше мне и не нужно, – заверила Ревекка, – чудо, что ты уговорила ее на такой большой срок.
Женщины поставили Ревекку между собой. Дальше нужно было только ждать.
Из бараков продолжали вытаскивать тела умерших за ночь.
Ревекка смотрела на восток, там небо уже начинало светлеть, постепенно подкрашиваясь неровными розовыми пятнами, которые густели и превращались в грязно-синие, а затем в серые. И вот уже все небо стало привычно серым, как и жизнь под ним.
Раздался сигнал. Но Ревекка не могла заставить себя отвести глаза от бескрайнего неба. Она выпрямилась вместе с остальными, вровень с ними поставила ноги, вытянула руки по швам. Несмотря на долгое отсутствие, тело все помнило и действовало само, указания разума ему уже не нужны были, и, освобожденный, он устремился ввысь и растворился в сером небосводе, обнявшем проклятый лагерный плац. Возможно, поэтому Ревекка не обратила внимания на то, что поверка была почему-то напряженная, несмотря на то что счет у всех сошелся. Приказа выходить на работы не следовало. Многие капо с тревогой поглядывали на эсэсовцев. С беспокойством переглядывались и заключенные, ожидая самого худшего.
– По баракам! – раздался голос Таубе.
В ту же секунду кровь отлила от лица Каси, и она с ужасом посмотрела на Ревекку. Ревекка все поняла.
– Без приказа не выходить!
Зычный голос Инги звучит над бритыми головами номеров ее барака.
Сбивая друг друга с ног, женщины торопятся обратно. Все знают, что на работы не гонят только в одном случае.
– Господи, селекция, – в отчаянии выдыхает Люба.
– Дура, какая же я дура! – шепчет Кася. – Вытащила из ревира на свою голову. От селекции думали уберечься. Разве здесь можно хоть от чего-то уберечь…
Ревекка находит ее руку и крепко сжимает.
– Даст бог… – только и может выдавить она из себя.
– Ничего он не даст, – обреченно говорит Кася, – не в том ты состоянии, чтоб пройти селекцию. Я тебя своими руками в газ толкнула.
Рядом тихо скулит Люба. Лицо ее бледно как полотно, от ужаса она едва не теряет сознание. И Зофка, и Кася, и Ревекка знают, что кожа у Любы плохая, костлявая спина и грудь в страшных гноящихся нарывах, которые не сохли даже в жаркое
