Вечером они сидели в айване сохара[239], оживленно вспоминая прошедшие годы. Оба кутались в платки – после захода солнца холодная осенняя ночь вступила в свои права. Иешуа все никак не мог наглядеться на товарища, которого давно считал погибшим.

– Что, постарел? – улыбнулся Бен-Цион, затем ткнул пальцем в кривую борозду. – Шрамы украшают мужчину.

– Как ты… – Иешуа ничего не понимал. – Ты на моих глазах рухнул в пропасть, получив удар кинжалом в лицо!

– Зацепился за куст арчи, повис на ветках, потом выполз наверх. Хвала Всевышнему, глаза были целы… Вернулся в Бактру, эксиларх пристроил меня в караван, который шел в Селевкию-на-Тигре. Ну, а дальше ты знаешь: Эвропос, Тадмор, Дамесек, Иерушалаим…

Рассказывая, караван-баши рубил воздух рукой, словно отмечая торговые остановки.

– Как там Сона? – в нетерпении спросил Иешуа.

Его интересовало все, что было связано с прежней жизнью.

– У нас двое сыновей, – гордо заявил Бен-Цион. – Когда уходил, она опять на сносях была. Так что, наверное, третий уже ждет папку. А может, и дочка. Но я не домосед, не могу без…

Он замялся, подыскивая подходящие слова.

– Шекелей[240], – съязвил Иешуа.

Оба рассмеялись.

– Еще бы! – караванщик подыграл другу. – Я не философ. Истина освещает путь, а греют только деньги.

– Ладно, будто я тебя не знаю, – примирительно сказал Иешуа. – Ты честно зарабатываешь свой хлеб и никогда не поклонялся золотому тельцу, а то бы давно загнулся, как Кефеус.

Друзья посерьезнели, у каждого перед глазами стояла ужасная кончина финикийца.

– А помнишь, как мы с тобой вот так же сидели в Бактре? Погоди-ка… – Иешуа задумался. – Восемь лет назад.

– Конечно, – караван-баши подался вперед. – Так что с Ковчегом Завета?

Иешуа опустил голову, досадливо сжал губы. Потом вкратце рассказал другу о поисках реликвии и бегстве от преты.

– Не раскаивайся, ты поступил верно, – утешил друга Бен-Цион. – Пусть иврим верят в то, что рано или поздно он отыщется. Это лучше, чем если бы он попал в дурные руки… И потом – его ведь просто завалило, так?

Иешуа кивнул.

Друг подытожил:

– Когда-нибудь его откопают достойные люди…

Утром Бен-Цион заплатил бхарату, чтобы он нанял другого погонщика взамен Иешуа.

Вскоре иудейский караван затерялся в предгорьях Хиндукуха, оставив после себя лишь красноватую пелену мелкой песчаной взвеси.

Двадцать лет спустя, зимним месяцем магха, двое пожилых мужчин грели руки у огня в тесном айване постоялого двора на окраине Такшашилы. Грубая джутовая завеса колыхалась, впуская в комнату холодный ночной воздух.

Один из них поежился, еще плотнее закутываясь в бордовый льняной рупан. Тогда другой поднялся и прижал край ткани тяжелой каменной ступкой, чтобы не дуло. Усевшись обратно, подоткнул под себя полы видавшего виды халлука из верблюжьей шерсти.

– Так ты, Тома, говоришь, что он тебя продал за двадцать сиклей? – буддийский монах засмеялся скрипучим смехом, который перешел в кашель.

– Ага, – иудей грустно улыбнулся. – Дешевле, чем Иехуда иш-Крайот его самого.

– Хороший каменщик стоит больше.

– Так что ты хочешь, Ашвагхоша, он же простой работяга из провинции, торговаться не умеет. А этот столичный подлец не то что учителя – мать родную продал бы и не продешевил.

Тома с серьезным видом продолжил:

– Я не обижаюсь, иначе бы точно остался в Иерушалаиме. Это ж надо – в Индию топать! Я даже не знал, в какую сторону посмотреть, чтобы определить направление. А он говорит: тебе и не надо знать, иди в Эцион-Гавер[241], там корабль до новолуния будет стоять, пока его сдомской[242] солью загружают. Я сначала колебался, хотел деньги купцу тому – Хаббану – отдать на корабле и вернуться к учителю. Но потом думаю: что я ему скажу, какой я после этого апостол?

Ашвагхоша удивленно вздернул брови.

– Хаббан вот так сразу поверил, что ты и впрямь строитель?

– А как не поверить? – Тома хохотнул. – Ему-то?

– Получается, Иешуа слукавил, – вздохнул монах, бросив на него внимательный взгляд из-под мохнатых бровей.

– Это с какой стороны посмотреть, – апостол бросился на защиту учителя с юношеской горячностью. – Я – строитель! Веру тоже строить надо по камешку… Храм Божий в человеческом сердце, знаешь ли, воздвигнуть иногда посложнее будет, чем хоромы сатрапу. Ибо сказано: «Царствие внутри вас и вне вас»[243]. Да и награда несоизмеримо больше: каменщик просто денег заработает, а проповеднику уготовано бессмертие.

Ашвагхоша кивнул головой.

Потом спросил:

– Так как же ты дворец строил?

– Да никак… До тишрея[244] ходил по Гандхаре, с людьми разговаривал, убеждал уверовать в Царствие Божие… А Гондофару сказал, что хочу найти карьер с правильным камнем.

– Тебе верили?

– Конечно, как не поверить, ведь учитель все понятно объяснил: вот оно, Царствие, просто протяни руку, и оно откроется, было бы желание.

– А деньги?

– Бедным раздал.

Монах всплеснул руками: он просто потерял дар речи.

Тома нахмурился.

– Я не ждал пощады, но молился, как велел учитель. И Бог меня услышал… Внезапно заболел брат царя, метался в бреду, думали, что не выживет. Вдруг он поправился и говорит Гондофару: отпусти ты этого иудея. Тот – как, почему? А он ему: я на небесах твой дворец видел, так что не бери грех на душу, прости ему растрату… Я потом обоих покрестил.

Ашвагхоша забормотал благодарственную мантру, сложив руки в хапчанг.

Закончив, обратился к апостолу:

– Помнится, ты рассказывал, что Иешуа спросил Симона Петра, Матфея и тебя: «С кем сравните, кому уподобите меня?» А ты ответил: «Учитель, даже не могу сказать, на кого ты похож».

Тома просветлел.

– Да, мой ответ ему понравился, и он назвал меня человеком, опьяневшим от ключевой воды. Я тогда подивился – странно как-то…

– Мне кажется, я знаю, что он имел в виду, его слова нельзя понимать буквально, – задумчиво сказал Ашвагхоша. – Он говорил об источнике мудрости, из которого ты напился… подразумевая свое учение. Потом ты сказал, будто он отвел тебя в сторону и что-то прошептал на ухо.

– Было такое.

– Ты запомнил?

Тома выдержал паузу, сейчас он решался открыть другу самое сокровенное.

Потом медленно и четко произнес:

– Бога – нет, потому что ты сам – Бог. Но и тебя – тоже нет. Бог – это Бог, ты – это ты.

Опустив веки, Ашвагхоша шевелил губами, словно повторяя за апостолом и при этом осмысливая услышанное. Внезапно он широко открыл глаза, казалось, его изумлению нет предела.

– Это полный круг дхьяны![245] На нем конечная точка просветления совпадает с начальной.

– Вот! – торжественно заключил Тома. – И нам он говорил: «Разве нашли вы начало, чтобы искать конец? Ибо где начало, там же будет и конец».

Апостол трижды осенил себя крестным знамением. Ашвагхоша сделал три полных простирания.

Затем буддист объяснил другу понятия формы и пустоты, а также этапы их трансформации.

Наконец спросил:

– Где Иешуа сейчас?

– Никто этого не знает, хотя я думаю, он живет вместе с Мирьям где-то здесь, в Гандхаре, потому что тосковал по этой стране.