За одним из хребтов виману поджидала туча.

Бхима уверенно направил самолет в черные недра, понимая, что проще пробиться сквозь непогоду на малой высоте, чем уходить резко вверх. Мгновенно надвинулась стена дождя. Вокруг сверкали молнии, виману швыряло из стороны в сторону.

Когда выглянуло солнце, самолет ворвался в чистое небо сквозь прореху в тучах. Ветер гнал тонкие дождевые струйки по бронзовым бокам.

Но вскоре облака снова сгустились, закрыли косогоры черной тенью. Раззявленной пастью надвигалось узкое ущелье. Слева выросли отвесные кручи, справа горы были чуть ниже, совсем внизу темной, неприветливой лентой змеился Гидасп.

Вимана неслась по пропасти рядом со стеной. Кажется, протяни руку – и смахнешь кривой ствол арчи или схватишь за рога испуганного архара. Вдали уже расступились горы, показалась Кашмирская долина.

Глухой удар по корпусу виманы! Мерзкий скрежет по обшивке! Иешуа от толчка полетел на пол.

Вимана вильнула в сторону, чуть не зацепив крылом за скалу, ушла в пике. Иудей покатился по днищу вместе с мешками и всякой мелочью: промасленной ветошью в корзинах, горшками со смазкой, такелажными ремнями…

Топливная бочка едва не оторвалась, но сыромять креплений выдержала. Иешуа впечатался плечом в переборку. Больно-то как! А от хвоста что-то ползет по крыше.

Бхима повис на рычаге.

Уф! Выровнял птицу над самой водой. Машина со стоном вскинула нос и снова стала набирать высоту.

Иешуа смотрит на люк, ждет. И вдруг просунулась черная когтистая лапа, шарит в воздухе. Следом явилась жуткая морда с глазами, в которых пляшет бешенство.

Шум двигателя не дает прислушаться к отчаянным крикам в душе: голоса молят, предостерегают, совсем сорвались с катушек.

Махишасура тяжело спрыгнул. Трупный смрад заполнил грузовой отсек.

Урод лезет прямо на Иешуа, тот ползет спиной назад, бросая в него все, что попадется под руку. Вот мертвяк махнул лапой у самых глаз, Иешуа отпрянул. Прета старается сохранить равновесие на широко расставленных ногах.

Бхима обернулся, мгновенно оценил обстановку: «Держись!»

Иешуа схватился руками за ремень – вовремя.

Машина вошла в такой крутой вираж, что его подбросило, а ноги заболтались в воздухе. Махишасуру отшвырнуло в сторону, он неуклюже цеплялся за обшивку, царапая ее когтями.

Вимана перевернулась.

Хлопок! Ремни креплений лопнули. Разбрызгивая масло, бочка всей массой рухнула на люк, в котором застрял прета.

От удара машину снова бросило в пике.

Все завертелось перед глазами иудея. Несколько секунд свободного полета, потом треск, боль, темнота…

Когда Иешуа очнулся, солнце садилось.

Остатки света едва пробивались в ущелье из-за вершин сопок. Он лежал на речной отмели, ногами в воде. Все тело ломило, руки были перепачканы кровью, мокрая одежда неприятно липла к телу.

Приподнявшись на локте, иудей увидел виману выше по течению: искореженная кабина наполовину затоплена, чуть дальше дымится хвост. Вода переливается через разбросанные по мелководью корзины и горшки. Кладбищенского урода нигде не видно.

Бхима! Иешуа завертел головой в надежде найти друга. Потом со стоном поднялся, побрел к самолету.

Сквозь черные клубы дыма он разглядел опутанное ремнями тело. В грузовом отсеке горели остатки масла. Слава Всевышнему! – основная часть топлива вылилась из бочки во время падения.

Закусив губу, срывая ногти, он развязал узлы, вытащил гонда из кабины и отволок к берегу.

Бхима умирал.

Обломок рычага вошел под ребра и вылез из спины, разворотив лопатку. Рана казалась страшной.

«Не вытяну», – с тоской подумал Иешуа.

Он положил руку на лоб друга, замер, сосредоточился. Вполголоса начал читать молитву. Бхима приоткрыл глаза, застонал. Потом разлепил покрытые запекшейся кровью губы, силясь что-то сказать.

Иешуа приник ухом, разобрал слово: «Гандхарва»[224].

Гонд тяжело дышал, было заметно, что боль невыносима. Сделав над собой усилие, он снова прошептал:

– Сын, – и улыбнулся.

– Вината беременна? – оторопело спросил Иешуа.

Бхима кивнул головой.

Потом выдохнул:

– Еще в караване… Сута…[225]

Из его горла вырвался хрип, он некрасиво заелозил ногой. Наконец обмяк и вытянулся. Черные глаза мертвого пилота неподвижно смотрели в фиолетовое закатное небо.

Иешуа похоронил друга на берегу, разрыв песок куском обшивки. Вместо памятника водрузил на холмик приборную панель с какими-то вращающимися стрелками и знаками.

Зашил раны иглой из аптечки. Нарвал листьев и ягод кизила, пожевал. Кашицу наложил на швы, замотал ветошью, помогая себе зубами. Вытащил из воды намокший мешок с пшеницей, съел несколько горстей разбухших зерен.

Нашел тыкву с сомой. Спать улегся тут же, на берегу, развесив мокрую одежду на ветках куста. Голоса молчали, тогда он закрыл глаза и мгновенно заснул…

Иудей долго брел под палящим солнцем по гальке. Речка монотонно ворчала, облизывая крупные валуны потерявшим силу языком. Коряги, оставленные в русле недавним селем, топорщили острые сучья.

Наткнувшись на завал из топляков, глины и камней, он поднялся по склону, где к своему удивлению обнаружил хорошо утрамбованную тропу.

Внезапно в горах послышался леденящий кровь рык.

«Нет, это не барс… и не горный лев», – прислушавшись, с тревогой подумал Иешуа.

Постоял в замешательстве, глядя то назад, то вперед.

«Засветло до Кашмирской долины мне не дойти, а ночью легко стать добычей преты. Выход один…»

Он заспешил дальше, внимательно осматривая склоны. Кажется, вон там, в зарослях жимолости, виднеется темная дыра. Иудей вскарабкался по осыпающему косогору. Раздвинув ветки кустарника, вошел под низкий свод.

Когда глаза привыкли к темноте, осмотрелся. Чисто: ни кострищ, ни костей, ни помета. Все верно, Кашмирская долина рядом, так что путникам незачем здесь задерживаться, а дикие звери никогда не устроят лежку там, где пахнет человеком.

Тогда он наломал веток, вымел убежище. Затем уселся прямо на землю и замер, взяв сознание под контроль…

На закате иудей спустился на тропу и уверенно направился к выходу из ущелья. Немного погодя из пещеры вышел… Иешуа. Немного задумчивый, медлительный, полупрозрачный. Изредка его тело подергивалось рябью, словно распадаясь на цветовые пятна, квадратики и полоски, после чего фигура мгновенно собиралась обратно в устойчивый образ.

Пудгала посидел возле пещеры, окидывая взглядом горы, потом не торопясь заскользил по гравию. Оказавшись на тропе, тоже двинулся в сторону Кашмирской долины…

Темнело.

Ущелье быстро теряло краски в надвигающейся ночи. По речной долине прокатился тревожный вздох, сотканный из плеска воды, шума ветра и шелеста листвы.

Пудгала спокойно вышагивал по тропе. Внезапно он остановился, обернулся, словно прислушиваясь. Среди ставших привычными звуков отчетливо послышался топот ног. Тогда он полез по осыпи к вершине сопки. Сзади раздались шорох гравия и тяжелое дыхание карабкающегося преты.

Махишасура помогал себе одной рукой. Вторую оторвало при аварии виманы. Бочка раскроила ему череп, сплющила голову, лишила глаза. Из трещины, в которой копошились белые личинки, по шее стекал густой коричневый гной.

Он повизгивал от нетерпения, понимая, что иудею не уйти. Но тот карабкался на удивление быстро и неутомимо, казалось, жертва совсем не устала. Зато мертвяк надрывно сипел, высунув черный язык.

Вот и седловина.

Силуэт впереди перешел на бег, направляясь по гребню в противоположную от Кашмира сторону. Две фигуры, одна бледная и размытая,