Внезапно иудей вскочил, озаренный догадкой. Разбрызгивая воду, подбежал к колеблющейся прозрачной стене. Пробил ее телом, примерился, полез наверх.

Он карабкался по круче из последних сил, цепляясь пальцами за края трещин, опираясь голыми ступнями на выступы, не обращая внимания на боль. Несколько раз чуть не сорвался, обманутый мягкой податливостью мха.

Вот! В скале темнеет дыра, незаметная снизу.

Иешуа подтянулся на руках и ввалился в пещеру, ободрав колено. Перед ним была стена из уложенных плотными рядами осколков известняка – как будто это не завал, а межевая ограда в Эрец-Исраэль. Места хватило только на то, чтобы выпрямиться.

«Ирмеяху все сделал правильно, – подумал Иешуа, любовно оглаживая камни. – Воздух свежий, потому что есть щели, но птицы сюда не пролезут. А раз нет гнезд, значит, нет помета».

Он начал по одному выковыривать и сбрасывать камни. Это оказалось непростым делом. Расшатав обломок, вытаскивал его, затем брался за соседний. Сдирая ногти, царапая кожу на руках.

Наконец расчистил лаз, протиснулся.

Скудный свет едва освещал стены. Он пошел вперед наощупь, не помня себя от волнения. Мелкий песок холодил ступни. В душе разливались нежные звуки кифары.

Когда глаза привыкли к темноте, он различил в дальнем конце грота бледное мерцание. На дрожащих ногах Иешуа приблизился к Ковчегу Завета и упал на колени, шепча благодарственную молитву.

Он не мог наглядеться на священную реликвию.

Большой позолоченный ларец упирал изогнутые ножки в плоский камень. Херувимы на тяжелой крышке спокойно и торжественно глядели друг на друга, расправив крылья. По краю ковчега вилась резьба, кольца свисали в ожидании крепких рук левитов.

Рядом с ларцом стояли два украшенных золотом шеста и деревянные подпорки мишкана[228]. Полосы из красной бараньей кожи были аккуратно сложены стопкой.

Ни пятнышка плесени, никаких следов тлена, словно их положили здесь вчера. А это что? Почему камни навалены кучей?

Озарение молнией ударило в самое сердце: «Господь всемогущий! – да ведь это могила Моше».

Иешуа молился долго, пока голоса в душе не подняли тревогу. Тогда он выглянул наружу. В озерце, задрав искореженную голову, стоял прета.

Беглец колебался лишь мгновение: бесчисленные поколения иврим – и мертвых, и живых – не простят ему надругательства над священными реликвиями.

Выбравшись из грота, он полез на гору. Не обращая внимания на холод и пронизывающий ветер. Наконец опустился в изнеможении на землю, зачерпнул горстью рыхлый подтаявший снег, забросил в рот.

Сосредоточился…

Склон задрожал. Из недр поднималась страшная, разрушительная сила, подвластная лишь заклинаниям Иешуа. Ударили струи пара, птицы сорвались с деревьев и понеслись в долину, оглашая окрестности тревожными криками. Семейство кабанов с треском промчалось сквозь заросли. Белки понеслись прочь, делая отчаянные прыжки с ветки на ветку.

Грохот усилился. С вершины, сдвинутые глубинными толчками, покатились камни.

Внезапно гора разверзлась. В клубах дыма над огненной трещиной показалась ужасающая личина ракшаса. Словно выполняя приказ иудея, демон выпростал огненную руку и с ревом впечатал ее туда, где только что струился водопад.

От мощного удара во все стороны полетели скальные обломки, вырванные с корнем осины, а мгновенно испарившаяся вода вспорхнула белым облачком.

Склон медленно оседал, погребая под собой пещеру с Ковчегом Завета, Скинией и могилой пророка.

Ракшас начал погружаться, земля над ним сдвинулась, и вскоре лишь обугленные стволы да измазанные сажей валуны на выжженной земле напоминали о катастрофе…

Когда Иешуа очнулся, то увидел, что сидит в грязи. Расплавленный жаром снег продолжал обтекать его ручьями, устремляясь в свежий провал. Иудея трясло, даже не столько от сырости и холода, сколько от пережитого потрясения.

Прислушался – голоса молчат. Тогда он заполз на сухой пригорок, лег на бок и провалился в глубокий сон…

Ночью Иешуа закоченевшими пальцами развязал узел на котомке, достал тыкву. Несколько глотков сомы сотворили чудо: внутри разлилось приятное тепло, по спине волной пробежала дрожь, лоб сделался горячим.

Он энергично поднялся, озираясь по сторонам. Внизу сгустилась чернота, а над головой в темно-синем небе светились голубые пятна снега. Вечность смотрела на него из облаков прозрачным глазом с большим серым зрачком.

Вот и конец пути.

Или только начало?

Тени друзей окружают его, встают плечом к плечу. Теламон прячет в уголках рта добрую улыбку. Мелекор серьезно кивает, соглашаясь с выбором ученика. Во взгляде Аглаи таится нежность. Бхима притворно хмурится, сжал губы, приосанился. Вдруг ударил себя кулаком в грудь, потом указал на Иешуа пальцем, словно говоря: «Для кшатрия нет ничего невозможного! А ты чем хуже?» Приблизился старый Ицхак, рядом с ним Лаван и Иона с Шаддаем, остановились, смотрят с пониманием…

Погодите, а где Бен-Цион? Почему его нет среди вас… Неужели? Иешуа усилием воли стряхнул морок, понимая, что живой не может видеть мертвых.

Вдали забрезжил рассвет, окрашивая край неба в розоватые тона надежды.

Он снова сел на землю. Нет, рано уходить, утро ему придется провести здесь, пока действие сомы не закончится. Есть время подвести итоги, собраться с мыслями. То, что он задумал, требует напряжения всех сил и уверенности в себе. Если нельзя сделать живущих счастливыми, надо подарить им мечту о счастье после смерти.

Переливы кифары в душе подтверждают – да, ты все делаешь так, как и было предначертано. Твои страдания, боль, раны, весь накопленный за долгие годы странствий опыт – это всего лишь подготовка к самому важному событию в твоей жизни.

Которое впереди…

Он встал, поправил котомку. Из-за вершин Химавата били солнечные лучи – мощно, жизнеутверждающе. Теперь хозяин холода не казался ему таким уж грозным. Иудей повернулся к нему спиной и начал спускаться с горы.

Пора домой.

Эпилог

Тохары все-таки решились на захват власти в Кушаншахре. Дым горящих селений застилал долину Сырдарьи. Сначала асии нанесли поражение согдийцам, союзникам тохаров, в битве при Гуйшани[229]. Затем захватили Эрши[230]. Решающее сражение произошло у города Фаргона[231].

Ударную лаву тохаров подпирали согдийские пехотинцы. До последнего момента Куджула не был уверен в победе. Исход боя решили колесницы. Асии притворно отступили к горам, якобы намереваясь уйти по Шахимарданскому проходу в долину Красной реки[232].

На этот раз он поставил во главе тяжеловооруженной сотни надежного друга, хазарапатиша, который первым поддержал род Кадфисов на офицерском собрании после его возвращения.

Когда легкая тохарская конница, уже предвкушая расправу над противником, приблизилась к узкому ущелью, оттуда вдруг выкатились боевые повозки с закрепленными на осях серпами. Лучники начали шквальный обстрел со скал.

Лава разделилась на два потока и ушла в стороны, оголив пехоту.

Бойня была ужасной.

Колесницы врезались в ряды согдийских копьеносцев, разбивая в щепы щиты, подрубая ноги и вспарывая животы. Воины из кузова закидывали пехотинцев дротиками. Некоторые асии балансировали на дышле, показывая врагу свое бесстрашие. Другие соскакивали с повозок, чтобы добить раненых мечами.

Согдийцы в панике бросились назад, но тут из засады выскочила свежая сотня