Слон наступил в лужу горячего масла. От боли и бешенства он порвал цепь, после чего с ревом понесся прямо на сад и вломился в густую зелень, пытаясь укрыться среди деревьев.

Диверсанты едва успели отскочить в сторону. Сидящий невдалеке на коне сак проследил глазами за бегом обезумевшего животного. И вдруг заорал во всю глотку, показывая камчой в сторону зарослей. Греки поняли, что их обнаружили. Оставалось одно: с боем прорываться к дворцу.

Не мешкая, они выскочили из убежища. Центр агоры оказался пустым, потому что саки держали оборону на баррикадах. Возле портика сгрудились раненые и обожженные.

Гоплиты бросились вперед, перескакивая через трупы. Навстречу уже неслись степняки. Зенон подхватил с земли щит, закрылся. Несколько стрел с хрустом пробили плетенку, но застряли в толстой слоновьей коже.

Бегущий рядом с ним гоплит внезапно споткнулся, рухнул на брусчатку, из шеи торчит стрела. Сак на бегу метнул копье – еще один грек скорчился на камнях.

Наконец сшиблись.

На Зенона наседал коренастый бородач, размахивая боевым топором. Стратег едва успевал уворачиваться, стараясь достать противника мечом. Вот он метнулся вправо – топор с визгом ударил по брусчатке, выбив из камня искры. Сак, не разгибаясь, махнул рукой в надежде полоснуть македонянина лезвием по животу, но того спасла кольчуга под гиматием.

Еще один мощный удар, и щит треснул.

Отбросив ненужную защиту, Зенон вытащил кинжал. Сак рубанул снова, да так мощно что стратег едва успел подставить крестовину меча, при этом вывернутую кисть обожгло болью. Когда бородач развернулся для замаха, он рванулся вперед и вонзил кинжал в незащищенное бедро.

Тот заорал, а Зенон полоснул его мечом по шее.

Нападавшие давили числом.

Гоплиты рубились яростно, но теперь их оставалось только четверо. Упорно пробиваясь к парадной лестнице, они не видели, как илы Эрнака рассыпались по прилегающим к агоре улицам. Из-за спины кавалеристов спрыгнули лучники, бросились к завалам, на бегу пуская стрелы.

Горожане пошли в атаку.

Они смяли защитников баррикад и устремилась к дворцу. Саков сшибали с ног, разбивали головы кирками. Оставшиеся в живых степняки бежали сквозь колоннаду портика. Им в спины стреляли. Тех, кто падал, добивали.

Саки с грохотом закрыли за собой массивную дверь. Горожане ликовали. Диверсанты разделяли чувства восставших, но сейчас им было не до торжества.

– Давай во двор! – крикнул Зенон.

Он сообразил, что вряд ли Шейду будут держать в царских покоях. Дворцовая тюрьма с ее грязью, вонью и криками истязаемых узников должна находиться там, где живут те, для кого она предназначена – рабы.

Обогнув флигель, гоплиты оказались на задворках. Навстречу в панике бежали слуги. Перепуганные люди выскакивали из дверей, лезли через окна, лишь бы не оставаться в запертом дворце вместе с отчаявшимися, озверевшими саками.

Македонянин увидел раскрытое окно цокольного этажа. Подпрыгнув, ухватился за мраморный подоконник. Товарищи подтолкнули снизу, потом вскарабкались сами.

Осмотрелись: полутемная комната, судя по стоящим вплотную друг к другу амфорам – зернохранилище. Осторожно выглянули за дверь – никого. В глубине дворца слышались крики и ругань, треск, шум передвигаемой мебели.

Прошли по коридору. В одной из комнат нашли старуху, мирно сидевшую за рукоделием. Чтобы та поняла, что они хотят, пришлось кричать в ухо. Пошамкав беззубым ртом, гречанка махнула рукой в нужную сторону.

Впереди топот ног, чужая речь.

Диверсанты юркнули в чулан, притаились, сжимая оружие. Стоило саку поравняться со входом, как Зенон с силой толкнул дверь ногой. Оглушенный воин повалился на пол. Гоплиты выскочили, набросились на остальных.

Со стороны портика доносились глухие удары тарана.

Часть восставших решила проникнуть во дворец через парадный вход, остальные последовали примеру гоплитов. Вскоре здание наполнилось звоном оружия, воплями раненых и победными криками.

Диверсанты вместе с горожанами продвигались к тюрьме, прочесывая зал за залом. Приходилось драться в каждом коридоре, в каждой комнате. Зарезанных саков выносили на агору, сваливали в кучу.

Вскоре все было кончено.

Гоплиты услышали рев торжествующей толпы.

В одном из залов они все-таки нарвались на засаду. С высоких пьедесталов на схватку равнодушно взирали греческие философы.

Зенон сцепился с полуголым, покрытым татуировками степняком. Он сделал выпад, но сак увернулся, а копис македонянина сломался, попав в щель между мраморным бюстом и постаментом.

Обхватив стратега, сак повалил его на пол, взял на удушающий захват. Тот старался вырваться, но силач крепко держал его. Комната поплыла перед глазами македонянина, еще секунда и…

Внезапно степняк отпустил его, повалился набок. Боевой товарищ помог Зенону встать. Кровь с бронзового канделябра в его руке капала на мраморный пол.

Тюрьма располагалась сразу за кухней.

Отодвинув засов, диверсанты вошли в сырое помещение с низким потолком. В нос ударил резкий запах грязных тел и нечистот. Когда глаза привыкли к темноте, они различили фигуры. Одни узники были прикованы цепью к кольцам в стене, другие сидели или лежали с колодками на ногах.

Поняв, что вошедшие люди не саки, люди зашевелились. Протягивали руки, что-то шептали…

Шейду нашли в углу лежащей без сознания на гнилой соломенной подстилке. Разворотив замок цепи топором, Зенон подхватил ее и вынес на свет.

Апаритку трудно было узнать: исхудалая, все тело в кровоподтеках, один глаз заплыл, сломанные пальцы на правой руке опухли, а вместо ногтей кровавое месиво.

Ком подкатил к горлу стратега. Он бережно понес ее к выходу из дворца. Мимо проходили возбужденные греки, потрясали оружием, оглашая залы радостными криками. Зенон не слышал и не видел их.

Он всматривался в лицо Шейды, пытаясь уловить признаки жизни.

Добравшись до дома Гурия, Иешуа несколько дней приходил в себя.

Жуткая деревня капаликов не шла у него из головы. Первой же ночью ему приснился парень из сарая. Добрая улыбка делалась все шире, потом кожа вокруг рта съежилась, провалилась, обнажив зубы. И вдруг вырос крючковатый клюв свинцового цвета, а шея обросла коричневым пухом. Гриф смотрел на него немигающим черным глазом, слегка повернув голову. Потом она начала расти, стала огромной. Птица резко наклонилась над ним и открыла клюв. Из горла вместе с волной смрада вырвался жуткий клекот…

Иешуа резко сел на тюфяке, задохнувшись от накатившего страха. Когда понял, где он, успокоился, снова лег между спавшими вповалку членами большой семьи Гурия.

Кошмар продолжал мучить его каждую ночь. О походе в Кашмир не могло быть и речи: ему нужно восстановиться после приема сомы, ведь он несколько дней балансировал между жизнью и смертью.

После того, как Иешуа выпил зелье, самые важные ритмы организма – дыхание и сердцебиение – замедлились настолько, что еще живого иудея сочли трупом.

Сначала его все-таки за ноги приволокли к дубу. Чтобы привести в чувство, стали бить. Кожа Иешуа, почти лишенная кровотока, за несколько минут побледнела, потеряла чувствительность, а черты лица осунулись. Жрец недоуменно приложил ухо к его груди.