Когда крики смолкли, он оглянулся на ее останки, похожие на черную дымящуюся корягу, и спрыгнул на склон. Орудуя тальварой, малв сеял вокруг себя смерть. Бег карающего демона остановил лишь акинак ассакена, проткнувший ему бок.

Степняк изо всех сил старался вытащить клинок, но Нала не давал – сжимал лезвие окровавленными руками, с ненавистью глядя на врага. Пока его глаза не затуманились, а душа не взлетела к гребню, смешавшись с дымом, который поднимался над телом сгоревшей бактрийки.

Глава 9

Такшашила, Сиркап, Миннагара, 84-й год эры Викрама, месяц шравана[220]

Иешуа шел по берегу ручья на север.

Впереди, в предгорьях Каджнага, где Нилан Нала сливается с Харо, лежит деревушка его друга Гурия. Там он отдохнет, а потом двинется еще выше, к Кашмиру. Путь предстоит непростой, потому что близится сезон дождей. Тучи уже навалились грудью на хребты, только и ждут повеления Варуны, чтобы яростно исхлестать холодными струями седловины, напитать реки грязной, мутной водой, завалить караваны оползнями на горных тропинках…

К ручью жались раскидистые ивы, каштаны словно скатились шарами со склонов в долину да так и застыли, в тени дубрав радовали взгляд розовыми соцветиями гортензии и рододендроны.

Иудей вошел в светлый кленовый лес, разбавленный магнолиями, который вдруг сменился сумрачным ельником, а вскоре тропинка и вовсе затерялась на мягком ковре из опавшей хвои среди высоченных гималайских кедров с уродливыми обломанными сучьями.

Иешуа радовался терпкому древесному духу – густому, смоляному, плотному, хоть нарезай ножом и складывай в котомку. А там места сколько хочешь: лишь стопка тонких пшеничных лепешек – Санкарсан сам напек, горсть фиников да верная подруга – тыква, наполненная сомой.

«Вот ушлый еретик, – думал Иешуа, с улыбкой вспоминая астролога, – читает не «Веды», а карту звездного неба. При этом в доме имеется все, что нужно для приготовления секретного напитка брахманов. Риши, он и есть риши: с кем и по каким лесам набирался опыта, кто ж его знает. Из него слова не вытянешь о прошлом, все грахи да раши…»

Запахло дымом. Кедры расступились. Иешуа увидел деревеньку, окруженную черными клетками пашни и зелеными островками ярового ячменя. Заметив чужака, крестьяне бросили плуг, молча стоят, смотрят на него.

Его окрикнули на непонятном языке, Иешуа показалось, что это персидский диалект. Он вскинул руку в приветствии. Крестьяне продолжали пялиться на путника без намека на радушие, исподлобья.

Иешуа подошел ближе, с дружелюбной улыбкой поприветствовал: «Нама Шивайя!»

Один поднял с земли мотыгу, вроде бы идет мимо, на него не смотрит. Иешуа открыл рот, чтобы спросить дорогу, как вдруг страшный удар по голове сбоку повалил его на землю…

Он очнулся вечером.

Конечности были связаны веревкой, но пальцы шевелились, значит, отек несильный, иначе – прощайте кисти и ступни. Левая часть лица горела, а в лобной кости над виском пульсировала ноющая боль.

Иешуа проморгался, подождал, пока слезы очистят глаза от запекшейся крови. Повертел головой, осмотрелся: жердяной сарай без окон, утрамбованный земляной пол, рядом пустые колодки, тряпки, выдолбленная из чурки миска.

Скупой свет проникал сквозь щели в стене. Вверху слышался писк – птенцы ласточки тревожно верещали в гнезде под стропилом. Голоса, еще утром тихим шепотом предупреждавшие об опасности, молчали. Иешуа показалось, что на него из густой тени смотрит кто-то невидимый, укоризненно качает головой, сложив за спиной крылья.

Никогда прежде его не встречали так враждебно: без разговора, сразу – хрясь! по башке. Так ведут себя только с рабами. Хотя, нет… с жертвой тоже, чего ее жалеть, все равно под нож. Неужели…

Что это? То ли ветер шевелит сушняк на крыше, то ли голоса в отдалении. Иешуа перекатился к стене, неуклюже заворочался на полу, словно личинка, которую выковыряли из трухи. Прильнув к щели, попытался сфокусировать взгляд. Где у них жертвенный столб?

И ахнул от изумления.

Перед сараем высился дуб, кривые ветки которого были унизаны человеческими головами: черными, сморщенными, уродливыми… Одну насадили шеей на толстый сук, другую небрежно зацепили ртом за ветку. Третья прижалась затылком к дереву, висит, словно перезревший плод манго. А вот с этой вообще не церемонились – просто проткнули веткой обе щеки, как на вертел нанизали.

Есть и совсем маленькие, детские. Дуб покрыт черными шарами, будто вороньими гнездами. Или нет, скорее он похож на хлебное дерево. Дикость какая!

Иешуа вспомнил рассказ Гатаспы о племени капаликов, охотников за головами, адептов Кали. По легенде, Черная богиня вышла из лба Дурги, жены Шивы, в тот момент, когда та почернела от гнева.

Пашупат с презрением говорил, что им все равно, чья голова – хоть врага, хоть женщины, а то и невинного ребенка. Напав на деревню, они вырезают всех, потому что чем больше амулетов, тем лучше… Душегубы думают, будто богиня дарует им за это здоровое потомство, уважение соплеменников и богатый урожай. Они мертвые головы потом еще и рисовым пивом угощают.

«Ублюдки, – ворчал Гатаспа. – Детишек-то за что?»

Иешуа застонал от досады, стиснув зубы: так глупо попасться. Ведь должна была насторожить встреча с тхагом, он должен был понять, что в Гандхаре властвует Черная богиня.

Ему вспомнились слова душителя: «Вокруг все друг друга убивают».

Пульсирующая боль вспыхнула пожаром, словно кто-то сверлит череп изнутри. Так кто же знал, что обычные с виду крестьяне окажутся безжалостными убийцами…

Община собралась вокруг шеста с вырубленной из дерева фигурой слона на верхушке. Толпа была большой, похоже, пришли все жители деревни.

С хобота свисал голый связанный человек. Дергался, что-то выкрикивал. Старики и старухи, поддерживаемые под руки родственниками, грозили жертве кулачками, шамкали беззубыми ртами.

Черная богиня сидела под дубом в кресле. Плечи были покрыты шкурой пантеры, талию стягивал пояс из отрубленных рук, а шею украшали нанизанные на шнурок черепа.

Четыре растопыренные руки Кали держали жертвенный нож, трезубец, чашу и мертвую голову. Вытаращенные глаза злобно взирали на происходящее, лицо перекосилось в хищной белозубой улыбке, изо рта свисал красный язык…

Иешуа передернуло – что за мерзкая тварь!

К шесту приблизился жрец, украшенный павлиньими перьями. Обратился к толпе, сначала медленно и тихо. Постепенно его голос становился громче, тоньше. Он начал выкрикивать: «Кали! Кали!» Потом завизжал, затрясся, а толпа подалась вперед с глухим гомоном.

Вдруг жрец выхватил нож, подскочил к подвешенному человеку и срезал кусок мяса с его бедра. Кровь потекла по ноге несчастного. Он заорал от боли и ужаса, но крестьяне лишь радостно загудели.

Палач бросил ошметок в толпу, тотчас протянулись десятки рук, началась свалка. Победитель понесся к окраине деревни: мясо надо закопать в поле, пока кровь еще сочится, иначе желтая ржавчина поразит ячмень или ростки риса засохнут.

«Сбежать не