Пудгала ринулся вниз по склону, прета за ним.

В пылу погони он не замечал, что жертва не пылит, не издает звуков. Что гравий, по которому она спускается, не осыпается под ее ногами. Он думал только об одном: вот сейчас он схватит ее за руку и вонзит зубы в шею. Как той летучей мыши в пещере.

Пудгала выбежал на берег ручья.

Вскочил на лежащее поперек русла бревно, идет по нему. Махишасура бросился следом, балансирует, чтобы не упасть в мутный поток. Вот он совсем рядом с жертвой. Махнул лапой, но то ли не достал, то ли промахнулся… потерял равновесие, соскользнул. Все-таки успел схватиться за сук в последний момент, повис над водой. Кое-как вскарабкался на бревно, снова балансирует. А жертва уже спрыгнула на противоположный берег. Но ничего, впереди скалы, наверх не забраться. Вон в той расщелине я его и возьму. Не уйдет!

Ворвавшись в узкий провал, прета различил силуэт сидящего человека. Он остановился, улыбнулся кладбищенским оскалом. Наслаждаясь моментом, облизнул губы. И с рычанием бросился на жертву. Его лапа пронзила пустоту: иудей все так же сидел на камне, лишь легкая рябь пробежала по телу. Прета замер в недоумении, затем поднял вверх вонючую пасть.

По ущелью прокатился жуткий, нечеловеческий вопль.

Под утро горы расступились.

Небо снова затянуло тучами: мрачное серое одеяло повисло над самой землей. Гидасп резко вильнул к востоку, разделившись на рукава. Иешуа обогнул сопку, и перед ним раскрылась равнина с зубцами хребтов – где-то далеко, в глубине бледной хмари. Белый ободок отделял силуэты черных вершин от облаков.

Пихтовые и сосновые леса остались позади. Берега многочисленных проток заросли магнолиями и пальмами. Среди фруктовых рощ пестрели, словно припорошенные снегом, посевы хлопчатника. Неподалеку раскинулась деревня. Над домиками из наломанного известняка вились струйки дыма.

Иешуа брел по колесной дороге среди зеленого раздолья. Раны давали о себе знать, он часто останавливался, затем усилием воли поднимался. Скривившись от боли, снова топтал пыль. Потому что понимал: медлить нельзя. Прета не упустит след, и рано или поздно из-за спины пахнет его гнилостным дыханием.

Иудей мысленно благодарил самматиев из Матхуры, научивших его создавать пудгалу: только благодаря энергетическому двойнику, который связывает душу с кармическим воплощением, он все еще жив.

Людей в поле беглец сторонился. Цель – гора Нево, по приметам он ее и так найдет. Однако Гурий предупреждал, что в долине живут не только иврим. Как бы снова не нарваться на неприятности.

Иешуа не удержался: свернув в хлопковое раздолье, любовно сжал пальцами пушистые белые комочки. Не все коробочки раскрылись, так что сбор урожая начнется лишь через несколько недель.

Спустя какое-то время он все-таки решился зайти в деревню. Только потому, что увидел плоские крыши с оградкой. Сердце забилось в радостном предчувствии – так строят по законам Моше.

Вдоль высокого забора раскинули кроны плодовые деревья: груши, персики, абрикосы… За садом колосилась дурра.

Рощица фисташек. Чуть поодаль заросший осокой ручей. Вот и арка, ворота не заперты.

Во дворе он обомлел, увидев на дверном косяке мезузу[226]. Эльэлион! – это точно жилище иврим.

Взволнованно огляделся.

Маленький огород: белеют зонтики лечебного аниса, тянет к солнцу длинные острые листья благовонный тростник. Чернуху ни с чем не спутаешь – у нее голубоватые разводы на крупных белых лепестках, а листочки длинные и тонкие. Вот островок мяты: среди хаотично переплетенных стеблей с остроконечными листьями торчат пирамидки фиолетовых венчиков. Душистая рута распушила желтые соцветия.

Овощей немного – огурцы, дыни… Еще лук, чеснок, бобы. По стене взбирается виноградная лоза.

Все как в Эрец-Исраэль.

Он толкнул невысокую узкую дверь – никого. На полу разбросаны циновки, стоит глиняный светильник с носиком. Лук и набитый стрелами колчан висят на гвозде. Один угол занят глиняным таннуром. К стене грузно привалились мехи, полки забиты кувшинами и посудой. Вход на женскую половину закрыт занавеской.

Кашлянув для приличия, Иешуа раздвинул ткань. Маленькое окошко под крышей. Застеленный покрывалом мишкаб[227], рядом горка одежды.

Девочка лет восьми, сидевшая возле корзины с младенцем, настороженно смотрела на вошедшего.

Иешуа поднял руки в знак добрых намерений и торопливо произнес на арамейском:

– Господь с тобой.

– Мир тебе, – ответила та вполголоса, чтобы не разбудить ребенка.

Обессилевший иудей опустился на циновку. Голова кружилась, в горле пересохло. Иудейка сорвалась с места, плеснула из кувшина воды в миску, подала гостю. Иешуа вздрогнул от прикосновения, когда она осторожно погладила израненную руку…

Вскоре он вышел из дома. Короткая передышка придала ему сил, раны болели меньше, после того как маленькая хозяйка смазала их мазью. Ждать возвращения взрослых с поля у него нет времени, прета дышит в затылок, нужно торопиться.

Зелень речной долины сменилась безжизненной бурой поверхностью солончаков. Впереди показалось озеро Вулар. Среди пятен ряски и зарослей лотоса сновали низкобортные лодки. Целая флотилия была пришвартована к вбитым у самого берега жердям. Рыбаки, связав края рупана выше колен, шастали по мутной прибрежной жиже туда и обратно: переносили корзины, сети, вычищали лодки от грязи.

Черно-белые утки с желтыми клювами деловито копались в тине…

Прочь, прочь отсюда, дальше в горы, увести за собой прету. Иначе он будет безжалостно убивать, не щадя никого, просто из дьявольской ненависти ко всему живому.

Вот и перевал через гряду, уткнувшуюся острым мысом в песок. Берег вьется тонкой белой полоской. Гривы спускаются к озеру со всех сторон, будто прильнувшие к воде и внезапно окаменевшие слоны…

День клонился к вечеру.

Иешуа брел на ватных ногах, думая только об одном: «Вперед!»

Он внимательно рассматривал горы. На этой торчит голова человека – нос, брови, высокий лоб… а эта похожа на барана с витыми рогами. Вон та – лысая, а сопка напротив поросла осинами и карликовыми березами по самую макушку. Все, как рассказывал Гурий.

Обогнув озеро, иудей вышел к устью горной реки. Химават отбрасывал на долину холодную, угрюмую тень. Справа высился хребет, который бхараты называют Тришулой Шивы: высокий пик с белым пятном снега на макушке, по бокам две вершины пониже.

«Седина Моше», – с благоговейным восторгом подумал Иешуа, затем прошептал:

– Охраняя слово Яхве под живой водой…

Вот и ручей: вода струится между мшистыми валунами по заваленному корягами ложу, перебирает тонкими струйками гравий, журчит, срываясь с плоских ступенек.

Иешуа начал карабкаться по склону, цепляясь руками за кусты. Вскоре он услышал шум водопада.

Перед ним открылась терраса со стеной из желтого песчаника. Сверху срывались белые полосы, бились о зеркальную гладь.

Озерцо неглубокое, по колено, вода ледяная.

Иешуа поднял голову.

Покрытая мхом скала. Жимолость и барбарис спустили ветви над обрывом, словно закрывая верхушку от посторонних взглядов. Он уселся, скрестив ноги, на сухом валуне. Багровое солнце разорвало на миг облака, выплюнув раскаленные сгустки на землю.

Что