Шрифт:
Закладка:
С Фанских гор спустились союзники асиев – маргианцы. Они не давали тохарам передохнуть в полных дичи предгорьях, отгоняя их в голую безводную степь.
Рыбаки с левобережья Сырдарьи ночью на веслах подкрались к броду и запалили сухую траву на пути отступающей армии. Тохарам пришлось форсировать холодную реку на глубине, из-за чего не умеющие плавать степняки тонули, а лошади вязли в прибрежных болотах.
Три других кушанских племени – ятии, пасианы и сакаравлы – безоговорочно признали верховенство асиев. Ставки друзей войско Куджулы прошло без задержки, не причинив вреда мирному населению. Племенному совету оставалось лишь закрепить союз договором.
Куджула преследовал тохаров до ставки Сидунь у подножия Нуратинского хребта. Город он сжег, после чего остатки враждебного племени рассеялись по пустыне Кызылкум. Затем асии повернули на юго-запад. Несколько дней спустя остановились лагерем на плоскогорье, с которого отлично просматривалась долина Зарафшана…
Быстро темнело.
Ябгу сидел на холме, наблюдая, как солнце садится за вершинами Зирабулакских гор. По всему лагерю в сгустившейся темноте мерцали костры, словно разбросанные по берегу угольки. Горит с луком и стрелами, а также неразлучный акинак лежали рядом, на расстоянии вытянутой руки. Еще отец учил его, что воин не должен расставаться с оружием, где бы ни находился. Война закрепила привычку.
Из стойбища доносились вполне мирные звуки: перезвон кузнечных молоточков, бьющих то резко, то с оттягом, смех и азартные крики, похоже, что молодежь боролась. Зазвучала песня под аккомпанемент трехструнного танбура. Музыкант, подлец, всю душу вытягивал тоскливой проникновенной мелодией.
Внезапно он различил женский визг. Резко выпрямившись, вгляделся в лагерную суету. Вестовой уже ждал приказания, согнувшись в полупоклоне.
– Узнай, как в лагере оказалась женщина. Ее в обоз, виновника ко мне, – жестко приказал Куджула.
Вскоре телохранители привели упирающегося пехотинца. Следом, взбираясь по склону, пыхтел сатапатиш[233]. Вестовой наклонился к уху ябгу, доверительно зашептал:
– Сотник в кости играл, а этот напился настойки из мухоморов… Когда успел? Пока командир не видел, он вроде как за водой к реке пошел, а сам в обоз рванул, схватил там первую попавшуюся рабыню, под угрозой ножа загнал в лагерь. Возницы лопухи… проморгали. Чем только занимаются? Свои бы ему не дали снасильничать, так он ее в шатер с припасами потащил…
– Откуда девка? – обратился Куджула к дебоширу.
Он заметил, что лицо у того красное, а взгляд мутный и дикий.
– Так из Сидуня… пленных можно брать.
– Я приказал всех держать в обозе, без разницы, старая или молодая. Или я тебе не указ?
– Так это… Я что, плохо дрался?
Сатапатиш тихо застонал, закусив шапку: парень сам себе подписал смертный приговор. Ябгу потянулся было к акинаку, но сжал пальцы в кулак. Нет, не сейчас… завтра, перед строем, чтобы все видели.
Когда пехотинца увели, он долго смотрел на огонь. Наконец успокоился. Только так! Только железная дисциплина! Не удержит в повиновении армию, значит, не удержит всю огромную империю, которая протянулась от Хвайрезима[234] до Синдха и от Памира до Парфии. Новую столицу он построит здесь – вот на этой самой излучине Зарафшана. Не в центре империи, а на Каттакурганской равнине, где предки разбили первые стойбища больше ста лет назад. Тахмурес бы одобрил.
Вспомнив старшего брата, который так и не вернулся из далекого Рима, Куджула вздохнул, затем поднялся и откинул полог шатра.
* * *Уложив сына спать вместе с другими детьми, Вината смахнула со ступеньки муравьев и устало опустилась на порог. Вскоре подошла Амбапали, молча села рядом, взяла за руку. Сухая ладонь шудрянки казалась на ощупь шершавым огуречным листом.
Женщины с улыбкой переглянулись.
– Устала? – участливо спросила Амбапали.
– Ага, – честно подтвердила Вината. – Не привыкла я… Мы дома рис не выращиваем, только пшеницу. Ее жать тоже тяжело, но можно хотя бы на колени встать, когда стебли серпом срезаешь… Ой! – она с легким стоном выпрямила спину. – Ну просто не разогнуться.
– Ты не стесняйся, говори, если что. Мы-то с детства на чеке, привыкли… Сначала на раджуку работаем, потом на себя. Но ты молодец, стараешься не отставать, – шудрянка участливо взглянула на Винату. – По дому не скучаешь?
Вината опустила голову, потом задумчиво посмотрела перед собой. Высокий лоб вороновым крылом накрыла тень, а глаза почернели.
Вздохнула.
– Ты знаешь, когда я услышала, как отец с сестрой уговариваются отдать меня старосте деревни… внутри будто что-то оборвалось. Не могу их простить.
Она улыбнулась, посмотрев на Амбапали.
– Так что нет у меня теперь никого, кроме тебя. Да еще Бхима, сынок… желанный.
– На отца похож, – с нежностью проговорила шудрянка.
Затем в порыве чувств обняла брахманку за плечи.
– Ты мне тоже как родная. Уж и не думала, что на старости лет обзаведусь дочкой.
– Почему не вышла замуж? – наивно спросила Вината.
Ворон печали слетел с одного лица и закрыл крыльями другое.
– Видно, не судьба мне таиться до самой смерти… Тебе откроюсь, – смахнув слезу, шудрянка продолжила, – правду только Брихадашва знает, потому что он меня и выкупил.
– Как выкупил? – изумленно прошептала Вината.
Голос Амбапали звучал глухо, словно она говорит с усилием: воспоминания, давно запрятанные в недрах памяти, теперь всплывали в сознании, причиняя острую боль.
– До рождения Бхимы все было более или менее терпимо. Канса меня бил, конечно, но не зверски, бывало, даже жалел. Когда сыночку исполнился год, Канса ушел на войну. Вернулся с любовницей… Его как подменили: на меня не смотрит, все время уделяет новой рабыне.
– Как рабыне? – снова удивилась Вината. – Ты же… жена…
Амбапали грустно покачала головой.
– Нет, не было никакой свадьбы. А без обряда виваха[235] дваждырожденный свободен от обязательств перед сожительницей.
Она вытерла глаза краем платка, потом продолжила, вперив остановившийся взгляд в выщербленные ступени.
– Так вот… Он меня просто отдал офицерам. Те пользовались мной, когда и сколько хотели. А когда наскучило, швырнули пехотинцам.
Губы женщины задрожали, она с трудом справлялась с охватившим ее волнением.
– Солдаты, которые прошли войну, – это звери, в них не осталось ничего человеческого… Даже не знаю, как я выжила. Потом, словно в тумане, помню лицо Брихадашвы. Оказывается, он все это время был рядом с армией Чеди, шел за обозом, зная, что я там… Зарос бородой по самые глаза, почернел от горя и злости, так что его трудно было узнать. Однажды он привез провиант на продажу… И увидел меня – я больная, избитая валялась в лагере. Он меня выкупил за гроши и выходил, потом мы вместе вернулись домой…
Лицо Амбапали исказилось страданием.
– Но детей с тех пор я не могу иметь.
– Так, значит, Бхима не угра?
Шудрянка покачала головой.
– Нет… Теперь это неважно. Он умер кшатрием, и это главное.
Потом с вызовом посмотрела на Винату.
– А как
