не может без невероятных хлопот получить пару труб, необходимых для ремонта его дома». Трудности во многом объясняются тем, что «советская сторона предлагает слишком мало сырья, хотя желает получить в Германии весьма ценные вещи». Далее оглашено было более важное: Шуленбург «стал настойчиво убеждать меня в том, что обстановка для улучшения отношений созрела».

Г.А. Астахов отнесся к услышанному с изрядной сдержанностью, ответив, что советская сторона имеет «больше оснований для скептицизма», чем для оптимизма, так как «ухудшение отношений после прихода Гитлера к власти создалось исключительно по инициативе германской стороны». Граф фон дер Шуленбург, в свою очередь, сказал, что он «отлично понимает мотивы», которыми могут руководствоваться в Москве, «недоверчиво относясь к германским намерениям улучшить отношения», однако стал уверять советского временного поверенного, что «эти намерения достаточно серьезны». Он даже процитировал слова своего министра Иоахима фон Риббентропа: «Англии и Франции мы не боимся. У нас мощная линия укреплений, через которую мы их не пропустим. Но договориться с Россией имеет смысл». Уходя, фон дер Шуленбург сообщил, что живет в отеле «Кайзергоф» и вдобавок «выразил готовность встретиться при первой надобности».

Спустя десять дней германский посол граф фон дер Шуленбург был уже на приеме у наркома иностранных дел В.М. Молотова в Москве. В своих записях о той встрече Вячеслав Михайлович привел его слова, что «германское правительство желает не только нормализации, но и улучшения своих отношений с СССР. Он добавил далее, что это заявление, сделанное им по поручению Риббентропа, получило одобрение и Гитлера». Для подтверждения сказанного фон дер Шуленбург привел три доказательства. В качестве первого «он указал на сдержанность тона германской печати в отношении к СССР», вторым стали «пакты о ненападении с Прибалтийскими странами (Латвией и Эстонией), которые он рассматривает как безвозмездный вклад в дело мира и которые показывают, что Германия не имеет никаких злых намерений в отношении СССР». Надо полагать, появление таких договоров с названными странами должно было означать, что германские войска на их территории не появятся, а если так, то угрозы для СССР нет. В-третьих, «Шуленбург напомнил, что СССР и Германия связаны берлинским договором о нейтралитете, заключенным в 1926 году, который был продлен Гитлером в 1933 году». В ответ из уст В.М. Молотова прозвучала нескрываемая ирония. Мол, хорошо, что «Шуленбург помнит о существовании этого договора», однако «не находит ли посол, что заключенные Германией в последние годы договора, например, «антикоминтерновский пакт» и военно-политический союз с Италией, находятся в противоречии с германо-советским договором 1926 года». Шуленбург снова «стал уверять, что не стоит возвращаться к прошлому, к тому, какое значение имел «антикомминтерновский пакт», что касается договора с Италией, то он «не направлен против СССР, что этот договор имеет в виду в первую очередь Англию», а в разрыве пакта о ненападении с Польшей, о чем Гитлер в одностороннем порядке заявил еще 28 апреля, «виновата сама Польша». Посол заверял, что «ни у кого в Германии нет наполеоновских планов в отношении СССР». Перейдя к вопросам торговли, он опять же заявил, что его страна «проявила в этом вопросе свою добрую волю».

Вскоре сообщения из Берлина от Г.А. Астахова стали все более частыми и детализированными. Например, 19 июля 1939 года временный поверенный уведомлял, что немцы демонстрируют «подчеркнуто вежливое отношение на приемах, отсутствие придирок по линии практических и оперативных вопросов». Более того, в Германии сделана «полная остановка антисоветской кампании в прессе, где, как и в речах, перестал упоминаться «большевизм», а в отношении СССР и его руководителей взят небывало корректный (по сравнению с прежними временами) тон». Именно это «довольно характерно для теперешней тактики в отношении нас», информировал советский дипломат из Берлина. Три дня спустя он сообщал в НКИД, что «основными вопросами, интересующими германскую сторону, являются размеры нужного Германии советского сырья и характер германских поставок в счет кредитов, остальное второстепенно». Переговоры об этом велись по линии наркома внешней торговли СССР А.И. Микояна, но нужных для Рейха подвижек все еще не случилось. Еще через два дня один из людей Риббентропа, горячо говоривший «о необходимости улучшения политических отношений между Германией и СССР», пожаловался Г.А. Астахову, что «все попытки германской стороны заговорить на эту тему Наркоминдел оставляет без ответа». Советский временный поверенный ничего не отвечал, ему было известно, что и «Шуленбург, беседуя с Молотовым, не получил от последнего определенного ответа», а если так, то не мог его дать и он.

Наконец 29 июля 1939 года Г.А. Астахову пришла шифротелеграмма от наркома В.М. Молотова, в которой признавалось, что «при улучшений экономических отношений между СССР и Германией могут улучшиться и политические отношения», но «немцы должны сказать, в чем конкретно должно выражаться улучшение». До недавнего времени «немцы только ругали СССР», даже отказывались «от участия в каких-либо конференциях, где представлен СССР». Потому, «если теперь немцы искренно меняют вехи и действительно хотят улучшить политические отношения с СССР, то они обязаны сказать нам, как они представляют конкретно это улучшение». Тот же Шуленбург «ничего конкретного или внятного не захотел предложить». Текст, процитированной шифротелеграммы, тоже хранящейся в Архиве внешней политики Российской Федерации и недавно расшифрованный наряду с другими документами, карандашом написан самим В.М. Молотовым.

Еще более сильный сигнал, направленный московской стороне, прозвучал 3 августа 1939 года, когда Г.А. Астахову совсем неожиданно для него устроили встречу с самим главой немецкого МИДа Иоахимом фон Риббентропом. Она продолжалась более часа, в течение которого германский министр «развивал свою точку зрения на наши взаимоотношения», сообщил советский дипломат своему руководству. Высказанные фон Риббентропом соображения сводились к тому, что «благополучное завершение кредитных переговоров может послужить началом улучшения политических отношений». Действительно, признавал он, «в наших отношениях накопилось много болячек, для рассасывания которых необходимо время, но изжить которые возможно». Главной предпосылкой такого рассасывания, по словам фон Риббентропа, должна стать «уверенность, что одна сторона не станет вмешиваться во внутренние дела другой». Прозвучало и его обещание, что «германское правительство не считает националистическую идеологию предметом экспорта» при условии, что «аналогичной точки зрения придерживается Советское правительство». При такой политической раскладке «главное препятствие к нормализации отношений отпадает». В дополнение фон Риббентроп выразил убеждение германской стороны, что «противоречий между нашими странами нет на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского». На вопрос Г.А. Астахова, «в каких формах мыслит германское правительство это улучшение отношений и какие конкретные предложения оно могло бы сделать помимо общих соображений, Риббентроп ответил, что он хотел бы, чтобы я довел до Вашего сведения сказанное им, а затем сообщил бы ему, разделяет