Через агентуру в Лондоне дошла до Москвы и запись беседы Адольфа Гитлера с итальянским министром иностранных дел Джано Галеаццо Чиано, состоявшейся 13 августа 1939 года в Оберзальберге — горной резиденции фюрера. Гитлер и гостю из Рима сказал, что ему «абсолютно важно, чтобы Польша в кратчайшие сроки четко прояснила свои намерения». В противном случае «ее нужно будет вынудить проявить таковую». Если же дело дойдет до конфликта, сказал фюрер, то «Польша должна быть полностью повержена настолько, чтобы оказалась не в состоянии участвовать в войне в ближайшие 10 лет». Прозвучала в ходе той встречи и еще одна весьма важная фраза: «После чего можно будет расквитаться и с Западом». Из озвученных им слов нетрудно сделать вывод, что в своих стратегических планах Гитлер вовсе не намеревался ограничивать себя приобретениями на востоке. Ему нужен был и запад. Пока перед ним стоял вопрос об очередности и о том, хватит ли только немецких, даже немецко-польских сил, если получится дожать Речь Посполитую, для захвата восточных просторов или же понадобятся ресурсы всей Центральной и Западной Европы, как производственные, так и людские. Не исключено, что он уже склонялся к второму варианту: после захвата Польши сначала ударить на запад, затем уже — на восток. Однако шаг подобного рода не вносил изменений в его главную цель, о которой он прямо сказал и в разговоре с комиссаром Лиги Наций Карлом Буркхардом, состоявшейся 11 августа 1939 года — всего за двенадцать дней до подписания в Москве документа, ставшего пактом Риббентропа — Молотова. Заявил же он в тогда следующее: «Все, что я делаю, направлено против России». Да и до этого «чистосердечного признания» вряд ли европейские политики не догадывались или сомневались именно в таких намерениях главного германского нациста, потому тянули время и избегали давать какие-либо обязательства Советскому Союзу, что шло на пользу Гитлеру.

Подчинение Польши планам Гитлера могло привести к тому, что удар по востоку он совершил бы раньше. Рольф-Диттер Мюллер, ссылаясь на доступные ему документы, допускает, что совместный немецко-польский поход против СССР не исключался Берлином в июне 1939 года, ибо «Польша в последний момент могла дрогнуть под натиском Германии и пойти на соглашение с Гитлером». В таком случае, делает вывод немецкий историк, «план «Барбаросса-1939» стал бы реализоваться «как общий германо-польский проект, как это оговаривалось с Варшавой с 1935 г.». Москва тоже знала, что в докладе разведывательного отдела главного штаба Войска Польского, подготовленном в декабре 1938 года, об отношении к Советскому Союзу говорилось вполне откровенно: «Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке… Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно… Главная цель — ослабление и разгром России». Единственным нюансом, пока остающимся в поле польских размышлений, оставался вопрос, кто еще «будет принимать участие в разделе». Но в любом случае в нем участвовать нужно.

Однако в Рейхе не исключался другой вариант военных действий на востоке, тоже известный и руководству СССР. Без Польши. Еще 24 июня 1939 года советская разведка раздобыла «Оперативный документ» Главного штаба вооруженных сил Германии, обозначенный грифом «Совершенно секретно», в котором говорилось, что «главному командованию сухопутной армии поручается согласовать все мероприятия, связанные с овладением мостов через Нижнюю Вислу без разрушения таковых. После окончания подготовки главное командование сухопутной армии должно сделать краткое донесение главному штабу вооруженных сил». Особое внимание в документе было уделено железнодорожному мосту Диршау, длина которого составляла 837 метров. Ставилась задача «вновь проверить, могут ли помешать внезапности захвата моста Дуршау предшествующие ему мероприятия ВМФ в Данцигской бухте». Родам войск следовало согласовывать действия, чтобы не помешать овладению важной переправой «до наступления момента V». По-нашему это «время Ч» — условное обозначение начала военной операции. Подписан был документ самим начальником Главного штаба. Ценность его для советской разведки состояла не только в том, как будут осуществляться захваты конкретных переправ через Вислу. Из него однозначно проистекало, что война, как говорится, в самом деле на носу, раз уж готовы распоряжения сугубо оперативного характера.

Свою осведомленность о реальных планах руководства Рейха в отношении СССР — с участием Польши или без нее — советское руководство не стало скрывать в беседах в фон Риббентропом, прилетевшим в Москву на четырехмоторном «кондоре» 23 августа 1939 года и попытавшимся поначалу заговорить о духе братства, который, как он утверждал, связывал русский и немецкий народы. Ни о братстве, ни даже о нейтралитете не может быть речи, сразу же отрезал И.В. Сталин, так как «мы не забываем, что вашей конечной целью является нападение на нас». Единственным для СССР вариантом продолжения двусторонних отношений ради отсрочки войны оставался договор о ненападении, проект которого через посла фон Шуленбурга был передан Германии за несколько дней до приезда фон Риббентропа.

К такому выбору руководство СССР подтолкнул и тот самый провал англо-франко-советских переговоров о заключении трехстороннего договора о взаимопомощи, длившиеся уже несколько месяцев, а также военные переговоры в этих же рамках, начатые 5 августа. Перед их остановкой руководитель французской военной миссии генерал Жозеф Думенк извещал свое начальство в Париже, что «СССР желает заключить военный пакт и не хочет, чтобы мы превращали этот пакт в пустую бумажку, не имеющую конкретного значения». Однако при этом он добавлял, что «провал переговоров неизбежен, если Польша не изменит позицию». Речь Посполитая ничего менять не собиралась. Переговоры, как и полагал Думенк, не привели к итогу, ради которого затевались.

Его пример — другим наука

Логика настойчиво ведет к выводу, что после провала тех переговоров, тем более вовсе не первого в отношениях со странами Запада, изменить формат своих действий на европейском политическом поле решило и руководство Советского Союза. Примером для него в данном случае послужил не кто иной, а польский маршал Юзеф Пилсудский, напоминание о чем упорно напрашивается на фоне нынешних варшавских — и не только варшавских — громких утверждений, что в развязывании Второй мировой войны виноват исключительно пакт Риббентропа — Молотова. Однако, если уж на то пошло, есть основания сказать, что в августе 1939 года Иосиф Сталин поступил точно так, как за пять с половиной лет до того сделал его тезка Юзеф Пилсудский. К концу 30‑х главный человек в СССР тоже потерял веру в возможность договориться о коллективных усилиях по обеспечению безопасности в Европе, потому, как и польский маршал, сделал ставку на «билатеральные», то есть