Шрифт:
Закладка:
Теперь катастрофу Польши, случившуюся в сентябре 1939 года, на берегах Вислы часто называют четвертым разделом Речи Посполитой, совершенным «двумя диктаторами», но и в данном случае есть основания сказать, что Сталин последовал польскому примеру. И не только в том смысле, что всего за год до своего исчезновения с европейской политической карты Польша приняла самое активное участие в разделе Чехословакии и изрядно на этом поживилась. За двадцать лет до того маршал Пилсудский собственными усилиями взял да и разделил литовские, белорусские, украинские земли, на которых были уже провозглашены суверенные национальные государства. Если же постараться быть еще более точным в историческом плане, то авторское право на подобного рода действия по отношению к своим соседям, даже многолетним союзникам по борьбе за выживание, принадлежит польскому королю Сигизмунду II Августу, который еще в марте 1569 года в ответ на нежелание представителей Великого княжества Литовского, Русского, Жемойтского и иных земель подписать Люблинскую унию с Польским королевством, усиливавшую польское верховенство в межгосударственной конфедерации, издал универсалы об отнятии у княжества и включении в свое королевство Подлясского и Волынского воеводств, а также Подолья, Брацлавщины и Киевщины. В составе ВКЛ после этого остались только его северные территории — менее половины того, что было до унии.
Однако, конечно же, было бы ошибкой полагать, что Сталин пошел на подписание договора с потенциальным агрессором, руководствуясь исключительно историческими прецедентами или торговыми соображениями. Можно не сомневаться, что записка начальника Генерального штаба Красной армии Б.М. Шапошникова о двух главных врагах СССР на западе — Германии и Польше — была известна ему с отнюдь не меньшими подробностями, чем военному наркому К.Е. Ворошилову. И вот один из названных противников — Германия — предлагает Советскому Союзу ненападение, что может, как минимум, на некоторый срок отдалить надвигающуюся войну. Вдобавок выясняется, что та же Германия — главный из потенциальных агрессоров в обозначенном дуэте — вознамерилась побить того, кого долгое время считала своей правой рукой в натиске на восток, ту самую Речь Посполитую, с которой Советы уже повоевали и какие-либо договоренности с ней для Москвы оказались недостижимыми, несмотря на весьма настойчивые и продолжительные усилия. По линии разведки Сталину, тоже нет оснований в этом сомневаться, было известно, что в Берлине с июня готов и план «Вайс», по которому Польша в случае ее несогласия с намерениями фюрера должна быть к концу лета подвергнута атаке немецкого вермахта. Какие выводы из этого проистекали для главного советского руководителя и его высокопоставленных военных? Весьма важный, можно не сомневаться, состоял как раз в том, что при подобном повороте событий на Западном фронте, угрожавшем СССР, становилось на одного заядлого противника меньше, а вместе с ним — на шесть десятков пехотных дивизий, на сотни самолетов, пушек, десятки кораблей. Могли ли у советских руководителей возникнуть в этой связи поводы пожалеть тех, кто не жалел их и собирался активно поучаствовать в их расчленении? Ответ не требует раздумий, он очевиден. Проанализировав ту ситуацию, Рольф-Дитер Мюллер пришел к выводу, что тогда «советский диктатор однозначно стал победителем в войне нервов летом 1939 г.».
Говоря о пакте Риббентропа — Молотова, после которого состоялся тот самый «четвертый раздел Польши», нельзя не вернуться к еще одному важному нюансу, который, как правило, тоже остается в дискуссионной тени. Суть его не только в том, что литовцам, белорусам, украинцам были возвращены принадлежавшие ей земли. Конечно же, Сталин был не против такого возврата. Но есть основания полагать, что не такая задача в те дни являлась для него самой приоритетной и до болезненности актуальной. Руководители СССР, имея информацию о подготовленном германским Генштабом плане «Вайс», в котором был расписан порядок нападения на Речь Посполитую, вряд ли сомневались, что Польша не устоит, хотя, скорее всего, рассчитывали, что упираться она будет значительно дольше. Но в любом случае если всю входившую в ее состав территорию заберет нацистский Рейх, то граница с Германией окажется рядом с Минском, Полоцком, Слуцком, а от того же Полоцка до Москвы по прямой ближе, чем от Берлина до Варшавы, примерно столько же — до Ленинграда, ныне Санкт-Петербурга. Тогда рядом с этой границей расположатся готовые к атаке корпуса вермахта — хорошо отмобилизованные, уже располагающие боевым опытом. Мог ли здравый политик, логично спросить и об этом, отказаться от попытки остановить такой рубеж за три-четыре сотни километров к западу?
Четкий ответ на сей счет дал опять же авторитетный английский политик Уинстон Черчилль, которому вскоре предстояло возглавить британское правительство. Его заявление прозвучало абсолютно однозначно: «Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германской армии с тем, чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи… Если их политика и была холодно расчетливой, то она была в тот момент также в высокой степени реалистичной». О том же, что касается воссоединения литовских, белорусских и украинских земель, предельно четко высказался не менее уважаемый в Британии и в Европе политический ветеран Дэвид Ллойд Джордж, сразу же написавший полномочному послу Речи Посполитой Владиславу Рачкевичу: «СССР занял территории, которые не являются польскими и которые были захвачены Польшей после Первой мировой войны… Было бы актом преступного безумия поставить русское продвижение на одну доску с продвижением Германии». Тем, кто ныне твердит о «сталинском ударе
