словам, «ни один автор, ни один корреспондент не нашли таких слов, которые могли бы описать эту встречу, такой волнующей она была на самом деле». Вряд ли будет преувеличением, если сказать, что это удивляло представителей советского руководства и красных командиров. Ведь сразу после пересечения границы они увидели, что «десятки километров — сплошные толпы крестьян из всех деревень с цветами, лозунгами, знаменами шли нам навстречу. И откуда только появились у них красные знамена». Девушки целовали красноармейцев, вплетали цветы в гривы их лошадей. Рассказывая об этом на пленуме ЦК Компартии Белоруссии, П.К. Пономаренко сообщил, что в городке Новогрудок присутствовавший на встрече с местным населением маршал С.М. Буденный «не смог сдержаться и уронил слезу».

В публикациях последних лет, посвященных предвоенной политике Польши, обозначен и еще один момент, касающийся позиции Юзефа Бека по отношению к Советскому Союзу. Пронемецкой линии, утверждается в них, он придерживался «не за так». По утверждению германского авиационного атташе в Польше генерала Альфреда Герстенберга, во время очередного приезда в Беловежскую пущу в феврале 1938 года Герман Геринг вручил польскому министру чек на 300 тысяч марок — весьма большие по тем временам деньги. Тогда же рейхсмаршал подарил президенту Польши Игнацы Мосьцицкому новейшую модификацию автомобиля марки «Мерседес», каких и в Германии было лишь чуть больше полусотни. Растроганный Мосьцицкий наградил щедрого гостя орденом Белого орла, не предавая этого факта оглашению. Не помешает в такой связи вспомнить и о том, что Юзеф Бек, после гитлеровской оккупации Речи Посполитой живший вместе с женой и прислугой в союзной нацистскому Рейху Румынии на правительственной вилле и там же умерший от туберкулеза в июне 1944 года, был похоронен с большими почестями, в отдании которых была задействовала и личная гвардия румынского короля. Как говорится в подобных случаях, значит, было за что.

Советские специальные службы по своим каналам продолжали получать материалы, поясняющие основы польской внешней политики и поведение руководителя Министерства иностранных дел Речи Посполитой, потому были осведомлены о многих ее нюансах. Одним из подтверждений тому является раздобытая ими копия польского агентурного донесения во II отдел Генерального штаба Войска Польского, датированная 3 июля 1939 года. В нем шла речь о двух тенденциях в польской внешней политике, доминирующих «в принимающих решения польских кругах». Первая, так называемая «старополковничья», которую представлял министр Юзеф Бек, вторая — «младо-полковничья», направляемая маршалом Эдвардом Рыдз-Смиглым. Обе они были наиболее распространены в дипломатических, политических и газетных кругах. В донесении утверждается, что «мин. Бек по-прежнему является сторонником взаимопонимания с Германией». Он только «под нажимом маршала Рыдз-Смиглого и общественного мнения несколько сменил тактику, а по сути рассчитывает на компрометацию польско-англо-французских договоров, дабы заявить, что его предыдущая политика германо-польского взаимопонимания имела и продолжает иметь основания».

Сразу после заключения проклинаемого поляками советско-германского договора о взаимном ненападении советская газета «Известия» в номере за 27 августа 1939, разумеется, не только от своего имени, поставила вот какую точку в ситуации: «Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий». Центральным пунктом тех разногласий стала внешняя политика Польши, главным «креатором» которой продолжал быть Юзеф Бек. И не только потому, что на любую политическую договоренность с СССР, тем паче военную, он смотрел как на «присоединение к антинемецкому фронту». В дополнение к сказанному он исходил и из того, что, по его же словам, «Польша воспринимает Советское участие в делах Европы как недопустимое». Признать тот польский вклад в прекращение московских переговоров очень многие на берегах Вислы не могут доселе, потому ищут приемлемые для себя объяснения. Притом ищут весьма старательно. Даже для историка, а не политика Войцеха Матерского показалось, что в тех трехсторонних дискуссиях «существенным является выдвижение на первый план одного момента, указывающего на цинизм советской стороны». По его утверждению, Москва «создавала себе алиби, стараясь убедить мир, что это Париж и Лондон виноваты в надвигающейся катастрофе», на самом деле это «Сталину нужен был срыв переговоров, но сделанный западными странами». Получается, что министр Бек, сам того не понимая, работал на советского вождя?!

Между тем сигналы, что может произойти то, чего никак не предполагал и не принимал Юзеф Бек, из Берлина в Москву поступали уже три месяца. Еще 29 мая 1939 года временный поверенный в делах СССР в Германии Г.А. Астахов прислал в Наркомат иностранных дел Советского Союза шифротелеграмаму, в которой сообщал, что ему помимо приглашения в театр «от Гитлера поступило и приглашение и на военный парад в честь югославского регента». Подразумевались официальные торжества в связи с прибытием в Берлин с государственным визитом Павла Карагеоргиевича, который временно осуществлял полномочия главы Югославии из-за малолетства последнего короля этого государства Петра II. В германскую столицу принц и регент приехал с желанием отсрочить войну, к которой Югославия не была готова. Принимали его с соответствующими королевскому статусу почестями, в ряду которых был и военный парад. Присутствовать на нем предстояло и Г.А. Астахову. В отправленной в наркомат шифротелеграмме временного поверенного в советских делах в Германии заметно и удивление, и недоумение, потому дипломат и попросил: «Срочите Ваше указание относительно обоих приглашений». «Срочите» — это значит срочно сообщите ответ на мой вопрос. Из приведенных слов явно вытекает, что он не знал, как поступить, поскольку такое приглашение стало для него полной неожиданностью. Но Г.А. Астахов, конечно же, понимал, что в политике столь высокого уровня ничего случайного не бывает и не должно быть. Значит, полагал он, есть в данном эпизоде какой-то намек, за которым может последовать что-то еще и, скорее всего, более важное.

Советский временный поверенный не ошибся. Уже 17 июня 1939 года ему пришлось сообщать, что к нему в Берлине заходил человек, именуемый довольно длинно — Фридрих-Вернер Эрдманн Маттиас Иоганн Бернгард Эрих, граф фон дер Шуленбург, пребывающий тогда в должности чрезвычайного и полномочного посла Германии в СССР, который «никогда раньше этого не делал», чему опять же очень удивился Г.А. Астахов. Заглянул он к советскому дипломату во время приезда в имперскую столицу по служебным обязанностям. На сей раз докладывать в Москву временному поверенному пришлось более пространно, потому что с немецким послом «поговорили больше часа». Беседу с Г.А. Астаховым граф фон дер Шуленбург начал с того, что «Германия остро нуждается в сырье». Настолько остро нуждается, что даже «он, Шуленбург,