полным фиаско. Гитлер ничего не собирался отдавать, в его намерение входили только присвоение и подчинение. Потому он поставил еще одну весьма важную для двусторонних отношений точку над «i», заявив Беку о своем видении ближайшего будущего. По его убеждению, «общность интересов Германии и Польши в том, что касается России, является полной». Для Германии «Россия, что царская, что большевистская, является одинаково опасной. В этом смысле сильная Польша просто необходима для Германии». Расшифровывая более подробно обозначенную необходимость, фюрер прямиком добавил, что «каждая польская дивизия, использованная против России, сохранит немецкую дивизию». Рольф-Дитер Мюллер, говоря о планах Гитлера, еще более конкретен: «Начиная с 1934 г., он стремился перетянуть Польшу на свою сторону, так как она обладала самыми мощными вооруженными силами на западной границе СССР и в условиях режима старевшего маршала Пилсудского последовательно придерживалась антибольшевистского курса». Глава Рейха, поясняет этот немецкий аналитик, исходил из того, что «только так, а не иначе, с точки зрения стратегии, можно было организовать стратегический фронт против СССР». Впервые от имени Гитлера «предложение присоединиться к пакту Геринг передал польской стороне в феврале 1937 г. во время очередного своего приезда на охоту. Он даже заявил маршалу Рыдз-Смиглы об отказе от ревизионистских притязаний Германии на Польский коридор и Верхнюю Силезию», что должно было поспособствовать достижению согласия. Выступая в рейхстаге 30 января 1939 года, Гитлер вовсе не случайно сказал, что для него «дружба между Германией и Польшей была самым многообещающим моментом в политической жизни Европы».

На следующий после встречи с Гитлером день Бек разговаривал еще и с Риббентропом и «тоже вышел с предчувствием, что речь идет не только и Гданьске и «коридоре». Реальной целью Гитлера «была вассализация Польши. Бек это почувствовал сразу». Но так ли уж сразу ощутил он такую опасность, все-таки напрашивается вопрос, если, по мнению того же Войцеха Матерского, «канцлер Гитлер с самого начала не скрывал, что трактует декларацию от января 1934 года как выражение единства против совместного врага — Советского Союза и международного коммунизма». Даже у некоторых МИДовцев Речи Посполитой, отмечает Петр Гурштын, у того же заместителя министра иностранных дел Яна Шембека, уже возникло предположение, «не фикцией ли является вся немецкая политика добрососедства, вытекающая из пакта 1934 года», на самом же деле «отношение Германии к нам опирается на тезис… что в будущем немецко-российском конфликте Польша будет естественным союзником Германии». Министру Беку, представлявшему польскую сторону, ситуация виделась иначе. Он «был готов к переговорам и уступкам в гданьских и транзитных делах», но, утверждает Гурштын, не «настолько далеко, чтобы они уменьшили суверенность Речи Посполитой», потому его все больше «бесила настырность Гитлера и Риббентропа». Получается, что глава внешнеполитического ведомства Речи Посполитой за все годы контактов с фюрером и его министрами не смог понять самых главных моментов. Во-первых, Польша нужна Рейху в качестве некоего «вспомогательного народа», и не больше. Во-вторых, Гитлера не удалось обвести вокруг политического пальца, на что больше всего рассчитывал маршал Пилсудский. В-третьих, Бек стал чуть ли не последним, до кого дошло, что коготок польской птички увяз весьма основательно, самой же птичке предстояло стать немецкой, а если она на такое не согласится, то пропасть. Тем не менее, она предпочитала и дальше изображать из себя как минимум орла, с траекторией полета и размахом крыльев которого все соседи должны были считаться.

Поспособствовали сохранению такой политической позы и лондонские жесты в сторону Варшавы. В самый последний день марта 1939 года британский премьер Невилл Чемберлен в своем выступлении в британском парламенте заявил, что не оставит Варшаву без поддержки в случае германского нападения. Еще через неделю Юзеф Бек подписал в Лондоне соглашение о взаимных гарантиях между Польшей и Великобританией. В ответ 28 апреля Гитлер уведомил Варшаву о денонсации польско-германской декларации о неприменении силы, подписанной в январе 1934 года. В свою очередь польский министр иностранных дел 5 мая выступил в сейме Речи Посполитой и под бурные аплодисменты заявил, что «у нас нет оснований горевать». Завершил он свою речь словами о том, цена мира велика, но она ограничена, а «мы здесь, в Польше, не знаем понятия «мир любой ценой», поскольку «единственное, что в жизни отдельного человека, государства и народа неизмеримо по цене — честь». По-польски это гонор. Для никогда не страдавших дефицитом самолюбия приверженцев ксендза и философа Войцеха Демболенцкого, исходившего из того, что даже в раю говорили по-польски, ущемление гонора считалось недопустимым. Похоже, именно на этом «поскользнулся» Гитлер, настаивая на вассализации Речи Посполитой, а не на предполагаемом Польшей «равноправном партнерстве», в ходе которого Берлин и Варшава будут совместно решать судьбы мира. По прошествии лет Ян Шембек — заместитель Юзефа Бека — скажет, что Речь Посполитая тогда с большим упорством играла роль великой державы, но таковой она, конечно же, не была. Тем не менее в подобном понимании государственной важности Речи Посполитой министр Бек не считал возможным отступить от заветов маршала Пилсудского, касающихся позиции, желанной Польшей в Европе. Правда, есть утверждения, что сам маршал не очень-то верил в способность его политических наследников реально смотреть на вещи и умело маневрировать на политическом поле, потому не советовал им вступать войну, поскольку, абсолютно не сомневался он, без него они ее проиграют.

По мнению польских историков, прозевал руководитель внешнеполитического ведомства Речи Посполитой и еще один чрезвычайно важный для своей страны аспект. Юзеф Бек, «несмотря ни на что не мог себе представить, что ради тактической пользы Гитлер сочтет возможным протянуть руку Сталину», хотя фюрер буквально через неделю после встречи с польским министром иностранных дел сделал довольно прозрачный намек, что подобное вовсе не исключено. На традиционном новогоднем дипломатическом приеме, состоявшемся 12 января 1939 года, глава Рейха, который раньше «на такого рода мероприятиях демонстративно игнорировал советских представителей», вдруг «посвятил много времени сердечной беседе с послом Алексеем Мерекаловым». Поступали и иного рода сигналы о заблуждениях Юзефа Бека. В тот самый день, добавляет Петр Гурштын, «посол Речи Посполитой в Финляндии Генрик Сокольницкий направил в Варшаву депешу о своей беседе с командующим финской авиацией Ярлом Фритьофом Лундквистом, который рассказал ему о своем разговоре с одним из французских генералов. А французский генерал предложил пари ген. Л., что к осени 1939 г. состоится четвертый раздел Польши, притом Франция не пожелает и не сможет вмешаться, с целью защитить Польшу». И еще в тот же день, подчеркивает Гурштын, «американский военный атташе в Варшаве Уильям Кольберн направил в Вашингтон рапорт со своими выводами». Их было три. Первый — судьба Польши «зависит от