ее союзов, и если те союзы будут низведены до нуля в течение весны или лета нынешнего года, то было бы удивительным, если бы Германия не пожелала возврата Силезии, Познани». Второй — «если Германия сосредоточится на войне с Польшей, то не будет сомнений в том, чем она завершится… ни один польский офицер не верит, что Польша сама сможет дать отпор немецкому численному и техническому превосходству». Третий вывод — определяющая ценность военного союза Польши с Германией состоит в том, что «в таком случае Германии не надо было бы воевать за доступ к российской границе». Но как только немцы «достигнут своих целей в России», они заберут у Польши и Поморье, ибо такой союз им нужен только временно. Вступив в него, «Польша отреклась бы от долговременного союза с Францией», чем усугубила бы свою судьбу. Катастрофа Речи Посполитой и американцу виделась неминуемой.

Тем не менее министр Бек, «находясь под впечатлением антикоммунистической риторики политиков Третьего рейха… не допускал даже мысли о возможной констелляции «R+N»… не реагировал на раздающиеся в то время в кругах пилсудчиков голоса, предостерегающие перед угрозой соглашения между Всероссией и Всегерманией». Он не принял предупреждений и своего заместителя Яна Шембека о том, что «Берлин ищет сближения с Москвой». Глава польского МИДа больше доверял своему послу в СССР Вацлаву Гжибовскому, который пребывал в уверенности, что Ян Шембек заблуждается. Ограниченность польских возможностей для политического маневра была очевидна даже для более удаленных наблюдателей, чем американский атташе Кольберн, аккредитованный в польской столице. Еще в конце 1938 года Уинстон Черчилль в одном из писем своей жене Клементине вполне определенно высказывался так, что следующей реальной целью Гитлера станет именно Польша, а не Румыния, как многие полагали, в том числе в Варшаве. Черчилль, который, кстати, тогда еще не был британским премьер-министром, ошибся только в дате атаки на Речь Посполитую, поскольку предполагал, что это случится в феврале или марте 1939 года, но отнюдь не в том, что в начале года произойдет «полное изменение динамики событий». Юзеф Бек обозначившихся изменений продолжал не замечать.

Все приведенные примеры взяты из книги Петра Гурштына, которой автор дал красноречивое название: «Ribbentrop — Beck. Czy pakt Polska-Niemcy był możliwy? (Риббентроп — Бек. Был ли возможен пакт между Польшей и Германией)». Примечательно и то, что отрывок из нее польский портал histmag.pl публиковал с не менее интригующим заголовком: «С дьяволом или против дьявола». Летом 1939 года у Польши все-таки оставался шанс выступить против дьявола со свастикой. Еще не была перечеркнута возможность «поднять советскую карту», которая лежала на столе переговоров, отмечает и Войцех Матерский, но Юзеф Бек продолжал придерживаться прежней точки зрения. Похоже, при оценке ситуации и у него решающую роль тоже играло неприятие «любой России». Возможность каких-либо политических соглашений с Советским Союзом им трактовалась только в смысле «ненужного провоцирования Гитлера». Появление польской подписи рядом с советской под любой декларацией означало бы «присоединение к антинемецкому фронту», на что «естественной реакцией Берлина был бы удар по Польше». Значит, по его мнению, «вхождение в союзнические отношения с восточным соседом только ускорило бы немецкую агрессию». Именно так в марте 1939 года он и ответил на предложение Лондона о подписании «Великобританией, Францией, СССР и Польшей документа о совместных гарантиях стабильности в центральной Европе… к которому могли присоединиться и другие государства». Войцех Матерский уточняет, что на тот момент Юзеф Бек даже «отказался от личных контактов с руководством советского посольства» в Варшаве.

В политической практике отношений с Советским Союзом настроения министра настойчиво реализовывал польский посол в СССР Вацлав Гжибовский. В беседе с новым главой советского Наркомата иностранных дел В.М. Молотовым, состоявшейся 9 мая 1939 года, пан Гжибовский вновь подтвердил то, что говорил и М.М. Литвинову: Польша «не примет никаких советских гарантий и не намерена подписывать никакого нового двустороннего соглашения политического характера». Он повторял, что его страна «сама попросит помощи у СССР, если в этом появится потребность», и однажды получил ответ, что за содействием она «может обратиться тогда, когда будет уже поздно». Излагая в своей книге такого рода нюансы, Войцех Матерский задался вопросом, не получилось ли так, что «в момент исключительно трудный для второй Речи Посполитой московской площадкой руководил не человек, соответствующий времени, а, скорее, фантаст, чем реалист». Но только ли для «московской площадки» польской дипломатии такое поведение было характерно? Военные представители Речи Посполитой во время контактов с французскими и британскими коллегами тоже твердили «о ненужности каких-либо советских гарантий для Польши на случай угрозы или открытого конфликта с Третьим Рейхом». Они утверждали с полной уверенностью, что с нападающими поляки справятся сами.

Последним вкладом в недопущение коллективного фронта против Гитлера стали варшавские усилия, направленные на срыв англо-франко-советских переговоров в Москве в августе 1939 года. На них из уст советского маршала Ворошилова многократно звучал вопрос, сможет ли Красная армия, «выполняя пункты готовящегося соглашения, пройти через территорию Польши или Румынии». От ответа из столицы Речи Посполитой зависел смысл дальнейших дискуссий. Но, «несмотря на нажим Лондона и Парижа, министр Бек по-прежнему отвергал принятие трехсторонних гарантий» для Польши. Ему достаточно было английских и французских, которые уже были получены. Польский публицист Дариуш Балишевский, ссылаясь на французские документы тех дней, напоминает, что когда парижские политики спросили, как без помощи русских поляки намерены «организовать вооруженный отпор на случай возможной немецкой агрессии», 19 августа 1939 года получили ответ от Юзефа Бека: «Это для нас дело принципа. У нас нет военного соглашения с СССР и нет желания его иметь!» Неприятие восточного соседа настолько давало о себе знать, что оказалось сильнее чувства опасности, все очевиднее грозившей Речи Посполитой с противоположной от Советского Союза стороны.

Нежеланию Варшавы получить гарантии СССР есть и еще одно объяснение, данное польским послом Юлиушем Лукасевичем французскому министру иностранных дел Жоржу Бонне: «Бек никогда не позволит русским занять те территории, которые мы забрали у них в 1921 г.». Существовало и опасение, что, вступив на эти земли, советские войска оттуда уже не уйдут. И они были небезосновательны, ведь ни белорусы, ни украинцы, ни литовцы, пребывавшие под польской властью, отнюдь не излучали от этого счастья. Как потом вынужден был признать польский аналитик Богдан Скарадзиньский, уходивших поляков никто не провожал со слезами на глазах, а вот красноармейцев в сентябре 1939 года встречали по-братски. Обнимали, целовали, на советские танки, вспоминал первый секретарь ЦК КП(б) Б П.К. Пономаренко, сыпалось столько букетов цветов, что боевые машины становились похожими на движущиеся клумбы. По его же