Заглянув за край пропасти и убедившись, что чудовище действительно погибло, Эдип продолжил путь. Тропа вывела его на дорогу, а та – на другую дорогу, ту самую фиванскую, с которой Эдип некоторое время назад свернул в траву. До города он добрался в сумерках и уселся в таверне. Утолив жажду, он начал расспрашивать сидящих рядом, не знают ли они, что за диковинное создание встретилось ему в горах. Когда к окружающим вернулся дар речи, они сообщили, что это была Сфинга, дочь Тифона и Ехидны, державшая в страхе всех фиванцев. Она взяла манеру пожирать путников, не сумевших отгадать ее любимую загадку, а когда поток путников иссякал, принималась охотиться на фиванских детей.

– Креонт, который сейчас правит нами вместо почившего несколько недель назад царя, сулит небывалую награду за избавление от чудовища. Герой получит в жены сестру Креонта – нашу овдовевшую царицу Иокасту – и в придачу треть царства в совместное с ним и Иокастой владение. Иди, чужеземец, к нему, расскажи о том, что совершил.

Эдип с отрядом вызвавшихся его сопровождать вернулся к подножию утеса, где разбилась Сфинга, забрал ее тело в Фивы и предъявил Креонту. Тот сдержал слово и выдал свою сестру за избавителя.

{105}

Страшная правда

Шли годы. Власть все больше сосредоточивалась в руках Эдипа, и город процветал. У Эдипа с Иокастой подрастали двое сыновей и две дочери. Однако настал день, когда боги наслали на город небывалое бедствие. Скотина умирала прямо на пастбищах, посевы засыхали на полях, а нерожденные дети скукоживались в материнской утробе. Подношения богам шипели и трещали на жертвенном огне, отвергаемые небожителями. Фивы расползались по швам, словно прогнивший корабль, барахтающийся в море тлена, источник которого отыскать не удавалось.

Тогда Эдип отправил Креонта в Дельфы – спросить, как спасти город.

– Аполлон говорит, что пробудилась спящая скверна и что эринии с упоением слизывают запекшуюся кровь, растравляя давнюю рану, – сообщил Креонт, вернувшись. – До твоего прихода Фивами правил царь по имени Лай, которого убили в дороге вдали от дома. Аполлон поведал нам, что его убийца сейчас ходит среди нас. Чтобы положить конец нашим бедам, нужно найти этого человека и изгнать из Фив.

– Предоставь это мне! Я отомщу за Лая, как если бы он был мне отцом, – пообещал Эдип.

Но вспыльчивость обращает порой в прах даже самые благородные замыслы. Эдип решил посоветоваться с искусным прорицателем Тиресием и вызвал его к себе. Старик покорно проковылял во двор, опираясь из-за слепоты и дряхлости на третью ногу из загадки Сфинги, однако наотрез отказался говорить, что открыли ему боги: якобы тогда взамен одного проклятия на Фивы лягут еще более тяжким бременем сразу несколько. Эдип, раздосадованный упрямством прорицателя, осыпал его бранью и издевками, пока старик наконец не сдался:

– Царь, я скажу тебе только это: ты покрываешь позором своих родных и близких, предаваясь разврату с женой, которая тебе не жена. Вели слугам принести зеркало: убийца Лая в шаге от тебя, пашет поле своего отца и сеет нечестивое семя.

– Не играй со мной в загадки, прорицатель! От одной любительницы подобных игр я этот город уже избавил. Я знаю, под чью дудку ты пляшешь: Креонт велел тебе меня напугать, Креонт хочет спихнуть меня с трона. Вон отсюда!

Как только Тиресий ушел, Эдип немедля вызвал Креонта и велел убираться прочь из Фив вслед за прорицателем, которого он якобы подкупил, чтобы тот извратил сказанное Аполлоном. Но тут в зал вошла Иокаста, услышавшая перепалку мужа и брата.

– Стыдись, Эдип! – воскликнула она. – Правитель должен печься о благополучии города, а не топать ногами, как капризное дитя. И ты тоже, Креонт. Прекратите оба!

– Но он меня прогоняет!

– Потому что они с Тиресием сговорились за моей спиной!

– Эдип! – увещевала Иокаста. – Не говори глупости! Отмени изгнание моему брату. Креонт, ступай домой и остынь.

Когда Креонт удалился, царица стала допытываться у Эдипа, что произошло. Услышав объяснение, она рассмеялась. Ну что ты, сказала она, какой же здравомыслящий человек будет всерьез верить прорицателям и оракулам, у них же всегда все вилами по воде. Вот, например, когда-то Аполлон возвестил, что Лай погибнет от руки собственного сына – да-да, того самого, который умер младенцем на пустынном горном склоне. А в действительности, продолжала она, Лай нашел свою смерть много-много лет спустя на перекрестке трех дорог и убил его какой-то чужеземец.

При слове «перекресток» Эдип похолодел от страха. Он спросил, как выглядел царь и с кем ехал. От каждой подробности сердце стягивало ледяным обручем все сильнее, но разобраться до конца он не успел: из Коринфа прибыл гонец с известием о смерти Полиба. Коринфский трон переходил к Эдипу – если тот пожелает его занять. Эдип колебался. Половина опасности, от которой он бежал, миновала: его отец мертв, а значит, уже не может погибнуть от рук сына, но вторая половина грозит ему по-прежнему, пока жива его мать Меропа.

– Да нет же, – успокоил его гонец. – Тебе нечего страшиться. Поверь мне, Меропа тебе не мать. Я сам принял тебя еще младенцем с безжалостно проколотыми лодыжками из рук фиванского пастуха. И отдал Полибу с Меропой, чтобы они вырастили тебя как родного сына, но у вас нет ни капли общей крови.

«О боги, за что же вы так с нами?» – прошептала Иокаста едва слышно. Вслух же она стала умолять мужа прекратить разгадывать загадки, которые его уже не касаются. Но Эдип ее не слушал. Он велел привести пастуха, который в незапамятные времена передал нежеланного ребенка из рук в руки своему приятелю. Вот тогда и завязались последние узлы расставленной Зевсом сети, исполняя проклятие Пелопса.

– Отвечай, – обратился Эдип к пастуху, – от кого ты получил младенца, которого затем передал другу? Того самого младенца, чьи шрамы я ношу на лодыжках до сих пор?

Пастух, догадавшийся, к чему все идет, умолял пощадить его и позволить хранить молчание, но пытки развязали ему язык. Младенца, ответил он, отдали родные отец и мать – царь и царица Фив, наказав бросить на склоне горы Киферон. Но пастух пожалел кроху и нашел ему новую семью. Так Эдип узнал о своем подлинном происхождении и убедился, что пророчества Аполлона сбываются обязательно. Он кинулся во дворец, ища Иокасту. Двери ее спальни оказались заперты на засов, но Эдип, которому бешенство придало невиданных сил, просто сорвал их с петель.

Он обнаружил свою – жену? мать? – висящей в петле. Рыдая, Эдип срезал веревку и бережно уложил тело на пол, не смея приближаться к ложу, на котором они ласкали друг друга. Он сорвал пряжки, скрепляющие ее платье на плечах, воздел над головой и с силой вонзил острия себе в оба глаза, чтобы те больше не смотрели на мир, законы которого он так непростительно нарушил. Кровь побежала по щекам и запятнала бороду, словно сургучом запечатывая свидетельство тщетности попыток нарушить планы богов.

Когда-то Эдип стоял на вершине славы, но теперь волны судьбы накрыли его с головой. Никто не вправе говорить, что жизнь удалась, пока человек еще жив. Даже в последний час его может настичь беда, которая перечеркнет все обретенное прежде счастье.

{106}

Фиванская война

Через несколько дней Эдип ушел из Фив, чтобы избавить город от источаемой правителем скверны и от бедствий, которые она за собой влекла.

Но перед уходом он проклял своих сыновей, Этеокла и Полиника, не замедливших воспользоваться его слепотой. За столом они подсовывали ему куски мяса похуже, думая, что он не увидит разницы, но ведь язык не обманешь. Они вытащили из кладовых серебряные столики и золотые кубки, принадлежавшие раньше Кадму. Эдип, считавший все это священной утварью, не позволял пользоваться ими в быту, поэтому, нащупав их как-то за ужином, не смог сдержать ярости.

– Чтоб вам истребить друг друга! – закричал он на сыновей.

Боги поймали его на слове.

Оставив Фивы, Эдип