— Ты зачем здесь, я спрашиваю?

— Не кобенись, — рассердилась Варька, — не из пугливых. Знаю, что приехал сюда из-за Хрулькова. Вот мой сказ: к полудню, если не уберешь его из кабака, вышвырну на улицу. — Она круто повернулась и вышла, сильно хлопнув дверью…

«Кабатчица, — вспомнил Жадов, — дочка убитого при переходе границы старосты Лаврунова, Танака говорил о ней». — Жадов быстро достал блокнот и заглянул в него.

— Встань! — приказал он сидевшему на полу Алову. — Вытри харю и верни девку.

Фельдфебель смахнул рукавом кровь и торопливо выбежал на улицу.

«Вся в покойного батьку, тот в упрямстве жену засек. Девка с огнем. Она мне и поможет», — решил Жадов, пряча наган.

Вошла кабатчица. Смело вскинув бровь, она молча ожидала разговора.

— Простите, Варвара Гордеевна, погорячился. С этими скотами и голову потерять немудрено, — извинился Жадов. — А этот пень ничего вразумительного не мог сказать. Я ему и прочистил мозги. Сволочи, человека какого угробили…

— А Хрульков сам виноват, что полез. Гулым его щелчком с ног мог сбить. Тут ум требовался, а не матерщина.

— Как у них вышло?

Варька коротко рассказала о стычке Хрулькова с Гулымом.

— А кто еще, кроме Алова, был в кабаке в это время? — спросил Жадов.

— Разве всех упомнишь, — безразлично отозвалась Варька…

— Вы постарайтесь, Варвара Гордеевна, вспомнить. По возможности. Сейчас я вас, больше не задерживаю. Пока поговорю с фельдфебелем, а через часик зайду к вам, заберу труп Хрулькова. Вы к этому времени постарайтесь припомнить. Ко мне пошлите фельдфебеля.

Кабатчица вышла во двор.

— Иди, говорить с тобой будет. Эх ты! А еще мужик! Егорьевский кавалер! В станичные атаманы метил.

— Умолкни, Варюха. Я сейчас могу свободно задрать зверя, — проскрежетал Алов, испуганно косясь на дверь.

— Гляди, чтоб заяц самого не задрал, — звонко рассмеялась Варька.

Алов робко привстал и замахал на нее руками.

Пересекая поросший молодыми березками пустырь, Варька неожиданно столкнулась с гармонистом.

— Здравствуйте, Варвара Гордеевна, — почтительно поздоровался тот, уступая ей дорогу.

Кабатчица зарделась.

— Здравствуй, Эдгар Константинович! И глаз не кажешь? Где запропастился? — с тоской спросила она.

— Работа, Варвара Гордеевна! Волка ноги кормят. У наших станичников инструментов раз-два и обчелся, а ваш трактир в эти дни был закрыт. Вот и пришлось податься на сторону.

Варька осуждающе закачала головой.

— Все гроши промышляешь, рубли под носом не видишь?

— Да ведь закрыто было, — ответил гармонист, словно не поняв намека. — Долго еще не будете открывать?

— Сегодня к вечеру открою. Была сейчас у начальника, который обучал станичников, китайцев резали когда.

— Жадов? — спросил гармонист.

— Вроде, так… Допытывается, кто был при драке в кабаке. А разве всех упомнишь?

Гармонист насторожился.

— И кого же вы назвали? Меня-то, наверное, не забыли? — заискивающе улыбнулся он.

— Никого пока. Обещал через час сам прийти, тогда и расскажу.

— Теперь начнется кутерьма. Будут таскать по начальникам. Придется, видно, податься куда-нибудь в другое место, — вздохнул гармонист.

— Чего ты испугался? Про тебя умолчу. Если что, — скажу — раньше ушел, — успокаивала его Варька.

— Премного благодарен вам, Варвара Гордеевна! — обрадованно поклонился Любимов.

— И-и, просветлел? Глаза-то озорные опять стали. А вот возьму и назову, ежели не поцелуешь… — кабатчица засмеялась, грудь ее поднялась высоко, дышала она учащенно. — Ну, что же, не насмелишься?

Варька придвинулась к гармонисту вплотную.

— Чего робеешь, несмышленный? — шептала она, а потом порывисто и крепко поцеловала гармониста.

И когда Варька отстранилась, гармонист подумал, вытирая носовым платком влажные от поцелуя губы: «Первый и омерзительный поцелуй».

Глава девятая

1

Каждый вечер начальник связи армии приносил генералу Савельеву сводку Информбюро и перехват переговоров японских радиостанций. Георгий Владимирович надолго углублялся в их содержание. В это время командарм неохотно принимал подчиненных, был краток и даже сух. Он не торопясь, словно за шахматной доской, отмечал флажками на карте оставленные города и надолго задумывался, стараясь предугадать очередной ход немцев.

Положение страны оставалось чрезвычайно трудным, критическим, до предела обостренным. Упорные сражения опрокидывали всякое представление о тактических нормах, оперативном искусстве, законах ведения войн. Сталкивались не корпуса, армии и даже фронты, а миллионные объединения войск, поглощая сотни тысяч человеческих жизней, миллионы тонн металла, вереницы эшелонов боеприпасов.

Гитлер бросил на советско-германский фронт все имевшиеся в его распоряжении резервы, стремясь удержать за собою стратегическую инициативу кампании. Еще к середине июля 1942 года его мощный танковый таран из трех танковых армий прорвал советскую оборону на юго-западе, рассчитывая захватить кавказскую нефть и отрезать с востока Москву. Тесня части Красной Армии, немцы заняли Донбасс, вышли на Кубань, с ожесточением рвались к Волге.

Савельев знал, что Государственный Комитет Обороны принимает срочные и решительные меры. В последнюю поездку в штаб фронта он слыхал от командующего, что все взятые с Дальнего Востока войска брошены на правый берег Волги.

— Остановить! — вслух выдохнул Георгий Владимирович. — Остановить, во что бы то ни стало. — Командарм долго вглядывался в синюю полоску Волги на карте, потом медленно придвинул запись переговоров радиостанций Квантунской армии. В отрывочных коротких фразах чувствовалось напряженное ожидание и торжество. Миллионная армия империи выжидала падения города на Волге, чтобы ударить в тыл Советского Союза. В штабе генерала Умедзу дежурят офицеры-направленцы с совершенно секретными пакетами особой важности (вскрыть немедленно, лично командиру соединения!), содержащими оперативный приказ о начале военных действий против России.

— Остановить! — снова повторил командарм.

В кабинет стремительно вошел Смолянинов. Член Военного Совета был чем-то раздражен.

— Вы чем-то, Виктор Борисович, расстроены, — заметил Савельев.

— Георгий Владимирович, только послушайте донесение порученца. Он сейчас у Мурманского, проверяет формируемый для фронта батальон. Личным составом батальон укомплектован полностью, но в него включены из хозподразделений ограничено годные к строю — восемь человек, старше сорока лет — двенадцать человек. При опросе семь человек заявили о болезни. У Мурманского такое не впервые: не то комдив, не то делец, ищущий свою выгоду…

— Что еще докладывает? — недовольно сдвинул брови Савельев.

— Что ни пункт, то в том же духе: не пригодная для строя обувь, шинели ниже второй категории. А еще хуже, вместо обеспечения отличной огневой подготовки посылает большое количество бойцов на хозяйственные работы.

— Когда возвращается его комиссар? — спросил Савельев, перечитывая рапорт.

— Думаю, на днях.

— Эх, Мурманский, Мурманский! — задумчиво проговорил командующий. — До войны выглядел орлом: в гарнизоне ровные дорожки, подрезанные деревца — дивизия боевая! — Савельев неодобрительно качал головой. — А теперь глупость за глупостью: трехъярусные боевые порядки, сползающее отступление с залповой стрельбой, как при Петре Первом! Еще не воевал, а уже собирается с дивизией сползать… Мой вывод таков: поедем в дивизию посмотрим еще