— Ты что не приходил на праздник? Аль гнушаешься? — пошутила она, но в голосе проскользнула обида.

— Ну, что вы, Варвара Гордеевна, как можно? На праздник у вас трактир был закрыт. Зачем я здесь нужен? Я думал, вы пошутили.

— Ну и дате! Я тебя к себе домой звала, а не в кабак… — Варька потупилась. Этот тихий, со всеми ласковый, всегда задумчивый гармонист покорил Варькино сердце.

— Варька, чего привязалась к Рыгару? Он тебе не подневольный. Мы позвали! — закричал рябой рейдовик.

— А может и подневольный? — игриво подбоченилась Варька.

— Вот царевна! Краля девка! — восхитился рябой.

— Сыграй, гармонист, что-нибудь веселое, — гудел долговязый, качая из стороны в сторону отяжелевшей головой.

— Это можно, — гармонист запел мягким баритоном:

По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах…

Плачет гармоника, напоминает что-то родное и близкое, забытое, а может небылое. Текут пьяные слезы… И вдруг гармонист, словно опомнившись, рванул меха и разудало притопнул.

Ехал на ярмарку ухарь-купец…

Снова зашумел кабак, застучали кружки.

Уже в сумерках появился изрядно подвыпивший Гулым и протолкался к стойке. Почти следом за ним вошел Хрульков. Остановившись у дверей, начальник Муданьцзянского отряда незаметно следил за Гулымом.

Тот шутил, наклоняясь к Варьке:

— Яблочко ты мое наливное…

— Не дури, Никуда. Аль хворал? — участливо спросила она, разглядывая осунувшееся лицо Гулыма.

— Хворал, Варюха, и по сей день хвораю. Запретного зелья вносил, оно огнем жжет нашего брата, — загадочно ответил тот. — Дай кружицу без денег. Нет у меня денег.

— Тебе, Никула, завсегда можно. Ты справедливый на отдачу, — мягко ворковала Варька, наливая поллитровую кружку.

— Сыграй, гармонист, рассейскую. Душа полыхает в Гулыме!

Любимов понимающе кивнул и заиграл:

Далеко, далеко степь за Волгу ушла,

В той степи широко буйна воля жила, —

Громовым басом затянул Никула, широко расставив медвежьи руки.

Знать, в старинный тот век жизнь не радость была.

Что бежал человек из родного села.

Гулым так же неожиданно умолк и, скрипнув зубами, тяжело опустился на скамью.

Россия, Россия!.. Манила к себе породившая его земля, пугала проданная и преданная им. Смешивал скорбь с водкой, наливался лютой злобой. К кому? К тем, упорству, трудолюбию, терпению и силе которых удивлялся сам. Брала зависть и тоска… Как дальше ЖИТЬ?..

Музыка, казалось, до него не доходила. Не слышал ее и сам гармонист. Механически перебирая клавиши, Любимов полузакрытыми глазами незаметно поглядывал то на Гулыма, то на Хрулькова. Через минуту убедился, что ни тот, ни другой не обращают на него внимания.

Гулым внимательно прислушивался к рассуждениям Гордея Алова, прислушался к ним и Любимов.

— Японцы, мил человек, их не стращаются. Договоренность у ихнего микады с коммунией. Словом, поклялся до сроку не нападать, вот и держит свое царское слово. Кончится срок — от большевиков мокрого места не останется.

Гулым медленно подошел к Алову и, как щенка, схватил за шиворот.

— Ты чего же честной народ обманываешь? Ты там был? Они плевать хотели на нас и на японскую силу. Германцу вон шею подмылили.

— Никуда, медведь этакий, нажрался — иди спать! — подошел к Гулыму шуряк.

— Иди вон, скот! — оттолкнул его Хрульков. — А ты, продажная шкура, был там? Продался, сторговался и пришел? — по-змеиному прошипел он на проходчика.

— Такое дерьмо там не сторговывают. Его вышвыривают восвояси, — усмехнулся Гулым.

— Ты скажешь мне, сколько тебе дали за Белозерского и Золина?

Проходчик не торопясь повернулся к Хрулькову, презрительно взглянул на него и хрипло проговорил: Катись-ка ты подальше…

Хрульков, не ожидавший такой дерзости, выхватил револьвер и с силой ударил Гулыма в лицо. Рейдовик покачнулся, из носа струйкой засочилась кровь.

Подскочивший шуряк Гулыма крикнул Хрулькову:

— Ты чего самоуправничаешь?

Но Хрульков отшвырнул его в сторону.

— Хиба так бьют? — медленно проговорил Гулым. — Ось, как треба! — воскликнул он, вспомнив удар Федорчука.

Падая, Хрульков зацепился о протянутые ноги гармониста и грохнулся головой об угол дубовой столешницы…

7

По договоренности, достигнутой обеими сторонами через Пограничную, Козырев встретился на Сторожевой с Танака. Майор был взбешен и не скрывал этого. Козырев казался спокойным и уравновешенным.

— Ваша армия, господин капитан, от провокации пограничных конфликтов переходит к провокации войны, — выкрикивал Танака.

— Я еще раз повторяю, господин майор: капитан Икари и солдаты были задержаны на советской территории, — отвечал Козырев. — И они попали на нашу территорию не случайно, а преднамеренно. На это указывают имевшиеся при них приборы, секретный наблюдательный пункт и телефонная линия.

— Солдат есть солдат! — возразил Танака. — Он не может разбираться в таких тонкостях, как граница.

— Господин майор, не будем напрасно тратить времени. Когда вы считаете возможным и целесообразным произвести обмен убитыми? — спросил Козырев.

— Наши солдаты не бандиты, они никого не убивали, — медленно и раздельно изрек Танака. — Разговор может идти о немедленном освобождении похищенного вами капитана Икари, незаконно задержанных вместе с ним солдат и принесении извинения вашим командованием, — высокомерно заключил он.

— Значит, красноармеец Варов жив?

— Ни один ваш солдат, ни живой, ни убитый, нами не взят. Если он перебежал по собственному желанию, незамеченный нашей пограничной службой, — это не касается военной миссии.

Разговор с Танака был длинный и требовал большой выдержки. Майор уверял, что красноармейцы утащили Икари из землянки, а солдат убили на своей территории. Только когда Козырев показал полуразрушенный наблюдательный пункт со свежими следами разрывов гранат, с проложенным туда японским кабелем и кучками японских стреляных гильз, Танака стал сговорчивее. Порядок передачи японской стороне убитых и захваченных нарушителей был согласован.

Только о Варове капитану так ничего узнать не удалось.

…Когда Козырев с пограничниками пересек болото, японцы уже ушли с сопки Сторожевой. С рассветом капитан обнаружил в пади трех убитых. Тщательно осмотрев кустарник и траву, он нашел в густой осоке завернутый в пилотку комсомольский билет Варова. Документ был в крови.

«Значит, захватили живым. Убитого не взяли бы», — подумал Козырев.

Встретившись с Бурловым после переговоров, передал комсомольский билет.

— Значит, Варов у японцев? — после долгого молчания спросил Бурлов.

— Да. Хотя майор Танака и отрицает.

— Не мог Варов сдаться, — убежденно возразил Бурлов. — Не мог.

— Значит, захватили раненого. Нашли мы его пилотку. Около того места — трое убитых. Белогвардейцы. Эти ни своих, ни наших убитых не подбирают…

— Сколько всего у них убитых? — спросил Бурлов.

— Четверо японцев и шесть белогвардейцев. Как раненые?

— Выживет ли Земцов — неизвестно… У Зудилина пустяки.

— Разбирались?

— После госпиталя, да и так ясно: струсил и убежал. В батарее