— Объявите полку тревогу. Задачу получите у подполковника. Кавтарадзе, — после длительной паузы приказал Савельев.

— Слушаюсь! Будете проверять, товарищ генерал? — скрывая раздражение, спросил Мурманский.

— Выполняйте! — металлическим голосом повторил командующий.

— Виноват! Слушаюсь! — пробормотал Мурманский.

* * *

— Товарищ генерал! — хмуро обратился Свирин. — Я не могу сейчас выполнить поставленной вами задачи.

— Почему? — спросил Савельев.

Полк по приказу командира дивизии эшелонирован в глубину почти на пять километров. В первой цепи у меня горстка людей только для того, чтобы обстрелять противника.

— Вы думали о том, что вам придется не только отбиваться, но и бить? — спросил Савельев.

— Я выполнял приказ! — упрямо ответил Свирин.

— Вы знаете, что за это бывает в бою?

— Если я виноват — расстрел, — не задумываясь, ответил Свирин.

— Сколько вам нужно времени для того, чтобы задача была выполнена?

— Час, если в мои действия никто не будет вмешиваться.

— Хорошо. Даю час. Полковник Мурманский пусть явится ко мне.

Свирин козырнул и бегом направился к своему пункту. Мурманский пришел понурый, красный. Он ожидал «мирового разноса». К его удивлению, командующий спокойно предложил:

— Садитесь, полковник. Через час будем смотреть вместе, чему обучен полк.

От этого тона у Мурманского пробежал по спине холодок. Ему как-то вдруг стали безразличны и полк, и проверка, и все дела. Ему захотелось оказаться одному.

— Какая там учеба, когда сидишь и со дня на день ожидаешь? — отозвался Мурманский, опускаясь на табуретку.

— Слушайте, полковник. Война является высшим испытанием стойкости и духовных сил человека, всего народа и в целом — государства. Нужно иметь беспредельную веру в свое дело. Нужно обогащать свои знания новым опытом, переучиваться, если это потребуется. Все это, полковник, дается не в один день. Человек, у которого таких качеств не оказалось, когда они потребовались, не в состоянии уже их приобрести и, выдержать это высшее испытание. Он либо загубит порученное дело, либо поймет свою неспособность и уступит место другому.

Наступило длительное молчание.

— Вы советуете сдать командование? — наконец спросил Мурманский.

— Приказываю!

— Значит, в революцию удовлетворял реввоенсовет, а сейчас не потрафил генералу Савельеву?

— Старыми заслугами век жить нельзя, — вмешался Смолянинов.

— Кому прикажете сдать дивизию? — спросил сразу постаревший полковник.

— До решения командующего фронтом сдавайте полковому комиссару Орехову.

— Значит, добился своего академик! — зло бросил Мурманский. — Командовать теперь будет! А то, видите ли, я ему мешал…

— Вот именно, полковник, мешали.

— Ну что же, посмотрим, будет ли лучше… — с обидой заключил Мурманский.

Словно в ответ на его слова по сопкам прокатилось мощное ур-ра-а! Полк Свирина пошел в атаку.

2

Положение Любимова в Новоселовке становилось все более затруднительным. Неожиданно исчез Ли Фу, и он потерял связь с отрядом Ким Хона, разрядились анодные батареи японской радиостанции и, наконец, любовное объяснение Варьки. Кабатчица недвусмысленно дала понять, что если он оставит ее чувства безответными, она постарается кое-кого заинтересовать им. Догадывалась она о чем-либо или просто хотела его запугать для Любимова оставалось загадкой. Как-то вечером, оставшись наедине, Варька долго смотрела на него ревнивым взглядом.

— Горюшко мое! Не нашенский ты — заключила она. Не из того теста. И хоронишься, а выпирает оно из тебя, как из святочной квашни.

— Белая кость, — отшутился Любимов.

— Ой, нет! С китайцем не якшался бы, как с красной девицей. Бары их на порог не пущают…

Беспокоило Любимова и внезапное исчезновение командира рейдового отряда есаула Жадова. Пограничник знал, что есаул сделал несколько удачных ходок через границу для восстановления связей и явок после провала Белозерского. Но проследить его не удалось. Жадов переходил границу всякий раз на новом направлении, без проводника.

Крупные провалы японских резидентов не могли не заставить диверсионно-разведывательный отдел забросить в тыл Отдельной Приморской армий новых надежных агентов.

Было еще и другое, что заставляло особенно задуматься Любимова. По возбужденному настроению японцев он понял, что в ближайшее время можно ожидать очень серьезных событий. Хотя «Харбинское время» и «Наш путь», преувеличивали успехи германской армии, было ясно, что немцам и в самом деле удалось прорваться на Юге. Наиболее осведомленные из постоянных посетителей Варькиного заведения уже заказывали гармонисту марши…

Любимов вспоминал, как в дни наступления гитлеровцев на Москву он почти физически ощущал носившуюся в воздухе напряженность. Она складывалась из вызывающего поведения японских пограничников, из наглости нарушителей, из тех бесконечных инцидентов, которые, словно гонимая ветром полоса таежного пала, обозначили границу.

Любимову его теперешнее состояние напоминало состояние машиниста, увидевшего, что стрелка манометра парового котла переходит красную черту и вот-вот должен произойти взрыв. Приближение его угадывалось по многим признакам: все больше военных машин носилось по дорогам, ночами раздавался гул тягачей, направлявшихся к границе.

В последнее время в пограничной зоне ввели особое положение, выезд из населенных пунктов запретили. По улицам Новоселовки днем и ночью патрулировали наряды японцев, Обходили дома, проверяли документы. Дальнейшее пребывание Любимова в Новоселовке стало не только бесполезным, но и опасным… Несколько дней он был вынужден оставаться у Варьки. Когда патруль впервые появился в ее доме, она не поскупилась на угощение, и изрядно подвыпивший офицер приклеил на дверях распоряжение, запрещавшее солдатам входить туда под страхом наказания.

Любимов дважды пытался связаться с отрядом Ким Хона, но все неудачно, он решил ожидать удобного случая.

Случай этот представился: Варька собралась в Муданьцзян. Она несколько раз ходила в уездную военную миссию, возвращалась злая, но разрешения на поездку все же добилась. Приехала она вечером, рассказала, что в Муданьцзяне большое скопление войск, и передала подарок от «крестного» — Тин Фу-губную гармонику. Это был сигнал немедленно оставить Новоселовку. Любимов еще не знал, каким образом ему удастся выбраться из села незамеченным. На другой день он отправился к себе домой. Но на Чертовом пустыре дымили кухни, суетились солдаты, двери землянки были сорваны. Очевидно, ночью прибыло какое-то новое подразделение.

Любимов свернул в ближайший переулок и направился к реке. На Соборной площади его окликнул патруль. «К Алову!» — мелькнула мысль. Но у дома фельдфебеля на толстой колоде сидел японский офицер.

Любимов прошел мимо. Его снова окликнули сердито, требовательно. Не раздумывая, Любимов свернул к броду через реку. Еще издали он заметил стоявшую по дифер в воде легковую автомашину и возле нее шофера.

Любимов помахал рукой поднявшему голову шоферу и быстро направился к машине. Догонявшие его солдаты остановились и повернули назад.

Во время частых бесед с Ли Фу Любимов интересовался духом японской армии. Он не мог верить, чтобы националистический угар у японских солдат был сильнее классовой сознательности. Лейтенант знал, как успешно