мне рассказать тебе о твоем сыне, Зойи. О том удивительном маленьком мальчике, которого ты родила. Во-первых и в главных, он бесстрашен. Мы зовем его Король Лев – из-за имени, которое ты ему дала, хотя на самом деле он – Львиное Сердце. Он знает, что на свете есть чего бояться: он видел меня в больнице, он беспокоится об изменении климата и о цунами, но больше всего его беспокоит то, что он растет недостаточно быстро, чтобы исправить все это.

Медсестра смотрит на меня, затем отводит взгляд.

– Во-вторых, он умеет подражать разным голосам, как ты. Послушай, – я достаю свой айфон и нахожу любимое видео, где он, подражая Фарреллу Уильямсу, поет Happy и танцует. Его руки и ноги болтаются из стороны в сторону, голос имитирует американский говор. Его лицо сосредоточенно морщится, когда он пытается вспомнить слова, и в итоге он пропускает целый такт, и все же это выглядит так, будто песня написана специально для него. – Вот он какой, Зойи. И в-третьих: он счастлив. Я думаю, он родился таким, несмотря ни на что. Я-то капризный, ты ведь знаешь, так что он, должно быть, получил это от тебя. Представь, если бы у тебя были родители, которые дали бы тебе то, что ты заслуживала, ты бы тоже была таким ребенком, как он… – я останавливаюсь, потому что не знаю, стоит ли ей это слышать. Сейчас ей это ни к чему. – Лео идеален. Он может исцелить тебя, как он исцелил меня, и как только ты достаточно поправишься, я могу привести его к тебе и…

Звучит тревожный зуммер, и, хотя я слышу, что он исходит от одного из ее мониторов, я пытаюсь убедить себя, что это другой пациент, не она.

Не она.

Даже когда персонал бросается к ее кровати и один из них отодвигает меня с дороги, я говорю себе, что у нее все еще есть шанс.

Но в глубине души я знаю, что это неправда.

54. Керри

Когда я иду через приемную на свою последнюю смену на этой неделе, мне сообщают, что через несколько часов после операции у Зойи остановилось сердце, и ее не смогли реанимировать.

Я ничего не чувствую. Ночная смена проходит без происшествий, хотя я провожу три осмотра брюшной полости и каждый раз наполовину ожидаю почувствовать тот же самый неуместный пульс, который предвещает катастрофу.

– Чем займешься в выходные? – интересуется регистратор, когда я сдаю дежурство на следующее утро.

– Полетаю.

Он смеется.

– Наша собственная Амелия Эрхарт.[81]

– Надеюсь, что нет. Она пропала в полете.

– Да, это правда. Кто подменит тебя в выходные?

Переодеваясь, я понимаю, что вымотана больше, чем обычно: похоже, последние ночи усугубили ситуацию. Мысль о том, что придется возвращаться сюда в ближайшие выходные, как, впрочем, и в течение нескольких дней, недель, месяцев, лет после этого, заставляет меня чувствовать себя словно перед обмороком.

Но, выспавшись, я по крайней мере готова к полету. С земли небо кажется серым, однако, когда я взлетаю, я вижу светящуюся береговую линию и направляюсь в ту сторону.

Оцепенение, которое я испытала после смерти Зойи, отличается от моей обычной нарочитой отстраненности. В качестве защитной меры это не раз сослужило мне хорошую службу.

Вот только прямо сейчас я чувствую себя так, точно мне дали наркоз. Что происходит, когда он заканчивается?

С прошлого года я летаю в одиночку так часто, как только могу себе позволить. Обычно я ищу здесь красоту и покой, но сегодня меня не успокаивает ни то ни другое. Гул двигателя и шум воздуха снаружи затихают, и вместо этого я слышу эхо голосов: Зойи, Джоэла и моего собственного. Здесь, наверху, чудится, что все бесконечно малые результаты иных решений, которые я могла бы принять, проносятся мимо, словно облака.

Реанимация Джоэла живо воспроизводится в моей голове, ощущение его тела, его твердость. Искаженная версия о моем участии, придуманная Тимом, автоматически лишала меня возможности когда-нибудь рассказать хоть кому-то, как мне было страшно. Я пытаюсь выбросить это из головы, но теперь ко мне возвращаются другие пациенты, люди, которых, как мне казалось, я не помню. Все время я поздравляла себя с тем, что задвинула все плохое подальше. И заперла. А теперь вижу даже Элейн и все, через что она прошла…

Мне хочется плакать, вот только я должна держать себя в руках, потому что я лечу в гребаном самолете.

Разрыв в облаке пропускает ослепительную вспышку солнечного света. Она ширится и изливает сияние, будто воду, прорывающуюся через плотину.

Я не могу сдерживаться.

– Управление Шорхэма, «Пайпер Пи-Эй-28 Дугал» запрашивает разрешение на посадку.

– «Пайпер Пи-Эй-28 Дугал», управление Шорхэма, какие-то проблемы?

С самолетом все в порядке, а вот со мной – отнюдь.

– Управление Шорхэма, «Пайпер Пи-Эй-28 Дугал», ответ отрицательный, но запрашиваю разрешение.

Когда они дают мне разрешение, я не могу сдержать слез и ужаса от того, что из меня будто бы выпадает кусочек за кусочком.

Мне удается приземлиться, прежде чем я полностью разваливаюсь на части. Я выруливаю в слезах, зная, что понадобится кто-то другой, чтобы снова собрать меня воедино.

12 июня 2015 года

55. Джоэл

Никто не спорит с Оливией Кумбс. Это одно из качеств, которое делает ее таким блестящим продюсером-режиссером.

Это также делает ее чертовски неудобной в качестве спутницы жизни.

– Ты должен быть готов к риску, Джоэл. Иначе какой смысл нам быть вместе?

Я закрываю двери на террасу, чтобы наши соседи не услышали. У меня есть предчувствие, что ситуация накалится, и, хотя я нахожусь в нижней части списка знаменитостей, нет никакой гарантии, что кто-нибудь не опубликует наши споры в социальных сетях.

– Лив, я не говорю «никогда». Но сейчас я не готов. Еще нет.

– Шансы не улучшатся, не так ли? И в то же время моя фертильность снижается год от года. Логично начать пробовать прямо сейчас. Если, конечно, ты хочешь от меня детей.

Честный ответ был бы таков: я не уверен, что хочу еще детей от кого бы то ни было.

Проблема в том, что я люблю ее. Я хочу, чтобы она была счастлива, потому что она сделала меня счастливым, да и Лео обожает ее. После смерти Зойи чувство вины было невыносимым, но Лив заставила меня понять, что в конце концов Зойи сама сделала выбор, на который никто другой не смог бы повлиять…

– Ты знаешь, что для меня это сложно, Лив.

– Что ж, на самом деле, все просто. Мы вместе уже год, и этого достаточно, чтобы так или иначе что-то понять. Между тем я хочу ребенка, и мне тридцать шесть и, если ты его не хочешь, мне, вероятно, нужно поискать того, кому это нужно, – ее голос спокоен, но, когда она поворачивается, чтобы выйти из комнаты, я вижу, что ее лицо раскраснелось от досады.

Может быть, мне стоило задержать ее, чтобы мы могли продолжить обсуждение? Кроме того – куда мы пойдем дальше? И дело вовсе не в том, что я хочу пляжного отдыха, а Лив – оторваться в городе (у нас уже был именно такой сценарий, и мы оказались в Стокгольме, потому что она, как обычно, уговорила меня).

Я снова открываю складные двери и смотрю с балкона, как она топает прочь по Гарднер-стрит, прежде чем исчезнуть. Она направится к морю, где выпьет двойной эспрессо в своем любимом кафе, проклянет меня вполголоса, с пугающей точностью бросит несколько камешков и отправится обратно, чувствуя себя спокойнее…

Возможно, нам стоит попробовать проконсультироваться? Но не так много найдется консультантов, которые могли бы сравниться во властности с Лив. Ант иногда говорит мне, что я подкаблучник. Я предпочитаю думать об этом как о режиссуре: мы с Лив довольно часто работаем вместе, и в какой-то степени естественно, что она начинает командовать – как на съемочной площадке, так и дома. Но, несмотря на поддразнивания, Ант думает, что мне не помешало бы завести еще одного ребенка, хотя бы потому, что его девочки любят детей.

Это так соблазнительно – сделать на сей раз все правильно: быть рядом, когда