Шрифт:
Закладка:
Я даже могу представить Лив в подвесном кресле напротив того места, где я сейчас стою, кормящую нашего ребенка – кажется, девочку, – и рядом Лео, гордящегося тем, что он старший брат.
И все же я не могу избавиться от страха. Одно дело, когда Зойи родила ребенка, которого я никак не ожидал. Совсем другое – пытаться забеременеть, зная, что существует огромная вероятность того, что новый человек, которого мы создаем, может быть поражен опасным для жизни заболеванием. То, что я не передал дефектный ген Лео, не гарантирует, что я не передам его другому ребенку.
Но я боюсь потерять Лив. Мы работаем вместе, живем вместе, любим вместе, и в нашей весьма оригинальной семье я счастливее, чем когда-либо ожидал. Я не хочу, чтобы что-то менялось.
Что пугает меня больше? Остаться без Лив? Или идти на риск, который может принести блаженство и боль в равной степени?
Оказываясь в тупике, я подчас представляю рядом Керри, пытающуюся меня вразумить.
Думаю, она сказала бы, что жизнь никогда не бывает без риска…
– Как ты думаешь, есть что-то особенное в сексе ради зачатия ребенка? – шепчет мне на ухо Лив после того, как мы восстанавливаем дыхание.
Я смеюсь:
– Отсутствие презервативов?
– Не только это, балбес! Это ощущается… как безрассудство. После стольких лет попыток не забеременеть я получаю дополнительный кайф от игры в детскую рулетку.
– Может быть, это способ природы заранее наградить нас воспоминаниями о текущем моменте, чтобы ностальгировать потом, когда мы станем родителями младенца и регулярный секс окажется едва ли не под запретом.
– Чушь. Я никогда не смогу делить с тобой постель без желания трахнуть тебя, Джоэл Гринуэй. Даже когда нам будет за девяносто, я все равно буду домогаться.
– Бедный я! – я целую ее; мысль о том, чтобы состариться вместе с Лив, усиливает послевкусие от поцелуя. Конечно, она добилась своего, и мы пытаемся завести ребенка. Но прямо сейчас это никак не тянет на жертву с моей стороны, и я хочу сохранить это тепло и…
– Папа! Ливви! Пора вставать!
Лео врывается в комнату, запрыгивает на середину кровати. И пусть в свои десять лет он достаточно смышленый, в подобные моменты он легко забывает, что может нанести серьезный ущерб нам или каркасу кровати.
– Да, хорошо, Король Лев, хотя вообще-то взрослым иногда позволительно просто так поваляться, – говорит Лив, подмигивая мне. – Папа принесет тебе завтрак, а потом – как насчет пляжа?
Я поднимаю с пола свои боксеры, натягиваю их и веду Лео на кухню. Солнце льется сквозь жалюзийные двери, и я чувствую себя так, словно мы попали в рекламу чего-то полезного, возможно, биойогурта, потому что именно так должны ощущаться лучшие моменты жизни. Я начинаю готовить любимые гренки Лео, которые предпочитал сам, когда был в его возрасте.
Входит Лив в халате, пахнущая гелем для душа: это напоминает мне о нашем первом совместном отпуске, и я уже с нетерпением жду, когда Лео чуть позже днем отправится поиграть, и у нас будет больше времени, чтобы попытаться завести второго ребенка…
В прошлом месяце я для шоу брал интервью о позитиве у одного гуру, и тот сказал: мы часто сознаем, что были счастливы, лишь оглядываясь назад, когда в настоящем что-то идет не так. Часть ключа к удовлетворенности состоит в том, чтобы найти время заметить хорошее и быть благодарным.
Поэтому я говорю про себя: «Это счастье!»
31 июля 2015 года
56. Керри
– Вы действительно считаете, что наши консультации можно закончить?
– А что вы сами думаете, Керри? Это должно быть ваше решение.
Как всегда, Эрл, мой психолог, задает мне самый трудный вопрос. Наши отношения длились в два раза дольше, чем мой брак.
– Меня беспокоит, что вас не будет рядом в качестве моей подстраховки.
– Что я могу сделать такого, чего вы сейчас не можете сделать одна?
Я смотрю в окно, на шелестящие на деревьях листья. Я наблюдаю за ними уже два лета. В первое лето, когда я разваливалась на части, они были размытым зеленым пятном, потому что после нескольких лет, в течение которых я запрещала себе плакать, я никак не могла заставить себя остановиться. Мы говорили о том, какой одинокой я себя чувствовала, как не могла представить, что признаю́сь в этих чувствах кому-либо: ни Тиму, ни Анту, ни даже Ханне из медицинской школы.
К осени листья покраснели, а моя плаксивость превратилась в глубокое уныние. Это случилось, когда – к моему стыду – я отправилась к своему врачу общей практики. Она хотела освободить меня от работы на две недели из-за депрессии, чтобы дать препаратам, которые прописала, шанс подействовать. Мы пошли на компромисс, договорились на семь дней, написав в карте про что-то вирусное. Я не для того надрывалась девять лет, чтобы разрушить свою карьеру из-за сомнений руководства в моем психическом здоровье.
Эрл сказал, такая моя реакция означает, что я все еще нахожусь на стадии торга. Я почитала об этом и узнала о пяти стадиях горевания, и в моем случае это не имело никакого смысла. Разве я что-то потеряла?
К зиме деревья стали голыми, а антидепрессанты держали меня на плаву, пока я не начала понимать. Мы с Эрлом двигались в обратном направлении, прокручивая назад мою жизнь. Я отрицала свои потери: смерть Элейн, моя внематочная беременность, развод. Я даже пыталась избавиться от Керри, заменив ее доктором Грейс.
Ее комплекс спасителя и отказ от нормального общения были моими попытками самосохранения. Но я все еще не понимала, зачем я создала эту новую себя.
Вплоть до этой весны, когда на голых ветвях появились розовые почки, и я, наконец, рассказала о ночи в канун миллениума: о тех восемнадцати минутах, когда в кого-то вливалась жизнь, и о пяти месяцах, меняющих сознание, которые последовали за этим. Эйфория, любовь, отвержение, провал. С тех пор я постоянно прокручивала это в голове. Пока консультации не заставили меня признать: я не в ответе за все, что происходит вокруг. И иногда даже основной закон врача «сперва не навреди» является почти непреодолимой проблемой.
– Керри?
– Простите, я задумалась над вашим вопросом.
– И что?
– Я… – я почти теряю мужество и собираюсь сказать ему, что он мне все еще нужен, но вспоминаю про пациентку в выходные. – В субботу была одна женщина. Моложе меня. Ее сбили, когда она каталась на велосипеде. У нее случилась остановка сердца прямо в машине «Скорой помощи», и мы занялись реанимацией. Долго продолжали, потому что видели, что она здорова, способна выжить. Но безуспешно. Сняв с нее шлем, мы поняли, почему нам не удалось: вся ее голова… что ж, такая травма несовместима с жизнью. Впервые на моей памяти я поняла, что больше ничего не могу сделать. У нас был разбор полетов, и когда я отвела нового члена команды в боковую комнату – это была его первая реанимация, – я обняла его и сказала, что можно поплакать. И я не шутила.
Эрл кивает.
Я ожидаю, что сейчас снова заплачу, но этого не происходит.
– Я готова.
Тим приехал на конференцию: он был гвоздем программы и рассказывал о том, чему развивающиеся страны могут научить нас в области охраны материнства.
Я сомневаюсь, что делегаты узнали бы Тима в человеке, который танцует нон-стоп под Human League.[82] Мы в Pride с парой друзей-врачей из отделения неотложной помощи. Банки N.O.[83] разбросаны, как снаряды, по всему парку, и мне жаль коллег, которым позже придется разбираться с последствиями.
– Эй, основной докладчик! А ты умеешь двигаться, Тим, – говорю я, когда остальные отправляются за добавкой.
Тим улыбается мне:
– Сегодня ты выглядишь по-другому.
Я рада, что он это заметил. В конце концов, он мой самый старый друг.
– Как именно?
– Стала спокойнее. Я волновался за тебя, когда ты впервые прошла квалификацию. Ты была так взвинчена, что я думал, ты сорвешься.
Хм, в каком-то смысле
