Кто подарил мне это? Может быть, я ошибаюсь и слишком не уверена в себе, и это действительно от незнакомца, чью жизнь я спасла? Вот только откуда бы постороннему человеку знать, что это будет мое представление о рае?

Вдалеке я вижу Брайтон. Бедный старый пирс продолжает уменьшаться, волны беспощадно вгрызаются в его скелет. Чуть дальше вглубь острова бирюзовые крыши пляжных домиков образуют одну полосу, а ярко-зеленые лужайки – другую.

Я пытаюсь выбросить из головы вспомнившееся имя. Нелепо. Это не может быть он.

– Мне уже можно говорить? – интересуется Дес.

– Да. Извините. Это было просто… – я не думаю, что у меня есть слова, чтобы описать, почему это так безупречно. Возможно, дело в том, что никто не может добраться до меня здесь. Нет никаких ожиданий. Никаких требований. Только небо, земля и – слева – море. И мы где-то посередине.

– Уникально, не так ли? – подхватывает Дес.

– Вы даже не представляете насколько!

Это мое определение блаженства.

После полета я встречаюсь с Антом за чашечкой кофе в Girasol. Теперь кафе называется «Подсолнух», и оно стал популярным, здесь все органическое, качественное и тому подобное. Элли, жена Анта, готовит невероятные торты, и у них есть четырехлетние близнецы, Лола и Миа, которые, кажется, сошли прямо с обложки каталога Boden.

Он спрашивает меня о полете.

– Это было сногсшибательно. То, что ты видишь и ощущаешь – невероятно! Я определенно хочу продолжить после того, как подарочные сеансы закончатся, – я смотрю на небо и решаю: сейчас или никогда. – Ант, как ты думаешь, это мог устроить Джоэл?

Он хмурится.

– Он мне ничего не говорил.

– Нет, глупое предположение, – я знаю, что они должны встречаться довольно регулярно, но я никогда не говорила с Антом о Джоэле.

Теперь, когда я это сделала, у меня есть желание задать еще один вопрос:

– Он… он когда-нибудь упоминал обо мне?

Ант выглядит удивленным.

– Я всегда предполагал, что ты не хочешь говорить о нем.

– Не хочу… не хотела. Не совсем, но… Возможно, когда я была там, наверху, увидела пляж и Лаунс… это навеяло воспоминания.

– Ну, на самом деле он не говорит о тех днях, но у него все хорошо. Дела на телевидении пошли на лад, и ему удается выбирать проекты, которые позволяют не слишком часто уходить из дома, от Лео.

– Лео?

Ант пристально смотрит на меня.

– Его сын.

– О-о! – я стараюсь не читать о нем, но мама говорила мне, что у него есть маленький мальчик, и я убрала это в коробку с надписью: «Древняя история». Но имя Лео делает все реальным. – Как мило. Мама малыша тоже снимается на телевидении?

– Джоэл воспитывает его один. Лео недавно исполнилось восемь. Он не общается со своей мамой, она была немного не в себе.

Восьми лет от роду…

Лео, должно быть, тот ребенок, которого Джоэл никогда не хотел. Это жжет. Я не могу объяснить, почему. Это ничего не меняет. Хотя понимание того, что Джоэл в конце концов поступил правильно, должно быть своего рода утешением.

– Он счастлив? – интересуюсь я.

Ант улыбается.

– Да! Ему нравится быть отцом. У ребенка есть несколько проблем из-за того, что произошло до его рождения: мама принимала наркотики. Но он справляется, – Ант указывает на кусочек орехового пирога, все еще лежащий на моей тарелке. – У Элли будет депрессия, если ты это не доешь.

– Это прекрасно, но… – но у меня пересохло в горле. – Полет, ты же понимаешь. Мой животик все еще полон бабочек.

Он перекладывает пирог на свою тарелку и похлопывает себя по животу, круглому, уже почти немолодому.

– Поддержание этого требует самоотверженности, но клиенты никогда не доверяют худому владельцу кафе, верно? – он откусывает кусочек. – А как насчет тебя, Керри? Ты счастлива?

– Медицина – это здорово. Все, чего я хотела.

– Я не об этом спрашивал.

– Мы ожидаем слишком многого. С тем, что я вижу большую часть дней, я ничего не принимаю как должное. Мы стареем, мы теряем свои способности. Счастье – это то время, на которое мы оглядываемся, а не состояние, которое длится вечно.

– Черт возьми, сияние полета довольно быстро угасло. Мне нужно выпроводить тебя с солеными карамельными пирожными Элли, это мое представление о счастье.

Когда я возвращаюсь на смену в воскресенье вечером, все кажется немного не так. Я почти на взлете, как будто расстояние между Брайтоном и Лондоном составляет пять тысяч миль, а не пятьдесят пять.

Атмосфера между мной и остальной командой кажется еще более холодной, чем обычно.

У нас обычный микс: падение старой леди, расстройства желудка после обеда, ложные вызовы и подросток с болью в животе, которую я диагностирую как нежелание идти в школу.

Приближается конец смены, когда рано утром в понедельник появляется мой консультант.

– На пару слов.

– В столовой?

Он качает головой.

Дерьмо. Я мысленно перебираю пациентов, которых осматривала перед своими выходными, диагнозы, в которых я, возможно, напортачила, методы лечения или лекарства, которые могли принести больше вреда, чем пользы.

Никогда не знать своих пациентов дольше нескольких часов – это одна из вещей, которые мне нравятся в неотложной медицине: мне не нужно строить отношения, заботиться о чем-то большем, чем получение правдивых ответов.

Мне не нужно узнавать концы их историй, если только что-то не пойдет совсем не так.

Он ведет меня в пустую консультационную комнату.

– Студент с хроническим менингитом не выжил?

Он хмуро смотрит на меня, снова качает головой. У меня серьезные неприятности, что бы это ни было.

– Насколько я знаю, все ваши пациенты в порядке. А вы – нет, Грейс. Вот в чем проблема: жалоба, вернее, жалобы исходят не от людей, которых вы лечите. Они от людей, с которыми вы работаете. Им надоело, что вы обращаетесь с ними как с грязью.

25 марта 2013 года

51. Джоэл

Я теряю всякую надежду, но в этот момент встречаю Оливию.

Два других продюсера – люди, которым я бы не доверил приготовить мне чашку чая, не говоря уже о том, чтобы сделать программу, которая, возможно, изменит все для меня и Лео.

– Послушай, ты же знаешь, как это бывает, Джоэл. Если вы отправляетесь в путешествие самостоятельно, мы рассматриваем вероятность прайм-тайма. В противном случае – дневной эфир.

Она корчит гримасу. Оливия давно переросла дневное телевидение. Она моя ровесница, но уже получила известность благодаря созданию нежных и одновременно интеллектуальных документальных фильмов.

Ее лицо убеждает интервьюируемых открыть свои сердца. Эти огромные серые глаза выражают сочувствие, и есть обещание улыбки, и хочется сделать все, чтобы ее вызвать. У нее хорошая фигура, она одета в нейтральные оттенки, которые не привлекают внимания. И в ее речи нет акцента – отсутствие которого, по моему опыту, означает самые дорогие частные школы.

– Так ты не заинтересована в том, чтобы поработать над этим? – спрашиваю я. – Предпочитаю узнать это сейчас, чтобы сэкономить нам обоим время и силы.

Я жду, пока она думает. Голоса других представителей СМИ отражаются от стен из стекла и светлого дерева частного клуба, который мой отец выбрал для встречи. Программа была его идеей: изучить проблемы, связанные с генетическим тестированием, во время прохождения процесса скрининга вместе с Лео. Я думал об этом в течение долгих лет. Идея мне понравилась, потому что я не хочу заниматься исключительно ерундой. Есть желание сделать что-то имеющее смысл, действительно полезное.

Если так пойдет и дальше, мне придется снова попытаться связаться с Зойи. Я каждый год отправляю весточку с новой фотографией Лео и никогда не получаю ничего, адресованного мне лично. Зойи посылает сыну открытки на Рождество и день рождения с подписью: «От мамы, которая любит тебя и думает о тебе каждый день».

Я мучился над тем, стоит ли ему их отдавать, но в конце концов для него лучше знать, что она все-таки думает о нем. Моя работа позволяет мне присутствовать во всех аспектах жизни Лео: на концертах, во время посещения больниц и на спортивных днях на той же игровой площадке, где я раньше гонял мяч и был замечен «Футбольной ассоциацией английских школ».

– Будь честен со мной, Джоэл, – наконец произносит Оливия. – Ты хочешь сделать это ради карьеры или чтобы донести месседж