— Хорошая идея, — отозвался он, — очень хорошая идея. «Тени на море в…»?

— «…Пурвиле». Если бы я еще понимала, к чему ты клонишь!

— Опиши мне эту работу.

Констанция описала творение Моне так, как только можно описать картину, на которой изображено лишь море, вода, волны, переливающиеся оттенками голубого, бирюзового, зеленого и желтого, в верхнем правом углу угадываются размытые очертания утеса, а необъятная тень на переднем плане делает морскую гладь темнее. Марков завороженно слушал и кивал.

— Отлично. Чудесно, моя дорогая. А теперь представь, что картина висит криво. Совсем чуть-чуть, но ты все равно это видишь.

— Представила.

— В самом деле?

— Ну да, и при чем тут это? Мы ведь обсуждали ревность!

— Совершенно верно, ее мы и продолжаем обсуждать. Ты скоро поймешь, что я имею в виду. Вот смотри, ХОТЯ картина висит криво, от этого она ничуть не меняется. Море не переливается через край. Даже тень никуда не смещается. А если наклонить голову под тем же углом, под которым висит картина, все снова выровняется. Правда, комната, на стене которой она висит, станет кривой, но комната, поверь, от этого не опрокинется. То же самое и с ревностью. Она ничего не меняет, а лишь вносит психический дисбаланс.

— Понятно, — протянула Констанция, не вполне с ним соглашаясь. — Но ты кое-что упустил. Картину, которая висит криво, нужно чуть-чуть подвинуть, и она снова будет располагаться под прямым углом. С ревностью, будь она обоснованная или нет, не все так просто. — Она кивнула в сторону соседнего столика, где две хохотушки даже не подозревали, какую сложную дискуссию вызвали своим присутствием.

— Ошибаешься, — возразил Марков. — В этом-то и загвоздка. Картина, однажды повисшая криво, уже никогда не будет висеть ровно. Да, ее положение можно выровнять, однако толку от этого не будет. Допустим, рядом с ней висит еще одна картина, и тогда все происходящее сведется к тому, что теперь она тоже оказывается под подозрением: а что, если и эта картина висит неровно? Даже если подозрение удастся развеять и все будет исправлено, останется сомнение, воспоминание, опасение, что она снова может повиснуть неровно. И от него будет уже не избавиться.

Когда Констанция явилась в ресторан «У Рейнхардта», все столики были заняты, однако, сколько бы она ни искала за колоннами, за вазами и в укромных уголках, нигде не находила Маркова. Герр К. несколько раз пробежал мимо, но, улучив свободную минутку, подвел Констанцию к барной стойке и полюбопытствовал, можно ли где-нибудь купить такую же парку, как на ней. Она ответила «нет» и добавила, что это ее униформа молчания, после чего сняла парку, и герр К. принял ее с преувеличенной галантностью.

Подойдя к Констанции в следующий раз, он поставил перед ней бокал шампанского, сказав, что это за счет заведения. Она поблагодарила и отпила глоток, первый глоток алкоголя за несколько дней, которые теперь представлялись ей годами.

— Марков тоже придет? — осведомился герр К. — Или вчера в опере его все-таки застрелили?

— Не знаю, сама не могу его найти, — ответила Констанция, приняв замечание об опере за шутку, смысла которой ей было не уяснить. — О чем вы? Я ведь только приехала из «Тихой обители», соображаю с трудом. — Говоря, она скользила взглядом по лицам посетителей ресторана.

— Как, вы разве не в курсе? Об этом весь город гудит.

Герр К. недоверчиво уставился на Констанцию, но не увидел в ее глазах ни намека на понимание. Он отвернулся, что-то поискал, нагнулся под стойку и, выпрямляясь, протянул Констанции газету.

— Там, в конце, — коротко произнес он и поспешил к одному из столиков.

Констанция принялась листать бульварную га зету. На последней стра нице она безош ибочно оты скала заголовок «Разборки в опере. Расстрел зрителя. Остановка спектакля. Все о необычной полицейской операции в „Комише опер“». Под ним размещались несколько снимков, на одном из них Марков лежал на спине, раскинув руки, по его животу расползалось пятно крови, а подпись гласила: «У зрителя из десятого ряда на животе большое красное пятно». На другой фотографии вокруг Маркова хлопотали санитары, на третьей его с курткой на голове вели сквозь толпу…

Констанция не глядя потянулась за бокалом и залпом его осушила.

Если верить статье, представление началось и завершилось в обычном режиме. В промежутке случилось несколько безумных сцен, которых нет ни в одном либретто. «Комише опер», вечер пятницы. Все билеты проданы, в зале полно немцев из соседних городов, туристы со всего мира. В программе «Евгений Онегин» Петра Чайковского. В середине спектакля раздается выстрел. Идет знаменитая сцена дуэли между Ленским и Онегиным. Когда дым рассеивается, публика видит, что на полу неподвижно лежит какой-то человек. На полу зрительного зала, не на сцене. Поднимается дикий хаос, включается свет, спектакль прерывают. Посетители вскакивают, несутся к выходу, с криками бегут по рядам. У одной из зрительниц, пятидесятишестилетней банковской служащей, нервное потрясение. Сутолока в коридорах препятствует проходу медиков и полицейских. Неожиданный поворот: на покойнике нет ни царапины. К тому же никакой он не покойник, потому что встает и вместе с блюстителями порядка выходит из зала под улюлюканье, свист и аплодисменты. На вопрос, являлось ли это частью сценария, художественный руководитель Барри Коски отвечает отрицательно. Кристоф Б. из Целендорфа, которому жена преподнесла билеты в оперу в честь его шестидесятипятилетия, говорит: «Сперва я не мог понять, что тут такое творится. Право слово, этот зритель переиграл всю оперную труппу». Берлинская полиция полагает, что спектакль сорвал невменяемый одиночка. Официальных сведений о мотивах правонарушения и о личности правонарушителя не поступало, однако, по непроверенным данным, это известный берлинский психиатр Оскар Б. Марков. После длительного перерыва спектакль продолжился и был благополучно завершен.

Констанция ощутила непомерную беспомощность. Она отказывалась верить прочитанному. От герра К., которого она засыпала вопросами, толку оказалось мало. Он ответил лишь, что Марков присутствовал на вчерашнем «обеденном коллоквиуме», а вечером в кафе явились те же полицейские, что и тремя днями ранее, и устроили ему допрос с пристрастием.

— Те же, что и тремя днями ранее?

— Да, они приехали сюда днем, поставили машину с включенной синей мигалкой у дома Маркова, пришли сюда и допытывались у меня, кто он, чем занимается, что за… Погодите, дам вам визитку. — Он открыл кассу и вытащил карточку. — Вот, можете оставить себе. Ева Танненшмидт, старший инспектор, Берлинский уголовный розыск и прочее. Приятная дама, хоть и из полиции. Вчера поздно ночью выпила пару порций виски.

— Нехорошо все это. Очень, очень нехорошо, — только и смогла вымолвить Констанция.

Она долго нажимала кнопку звонка