Шрифт:
Закладка:
Всего и всюду было слишком много. Даже высокие стойки с конвертами и открытками в газетном киоске, перед которыми Констанция задержалась на входе, и те показались ей вавилонскими башнями мирового знания. «Без дождя не было бы цветов», — прочла она на первой попавшейся открытке и тотчас погрузилась в сложное интеллектуальное размышление на тему, возможно ли обратное утверждение. Ее уши болели от многоголосого гомона, разносящегося по величественному, с высокими сводами станционному залу, эхо вокзальных громкоговорителей металось между колоннами, а в углу, совсем рядом с Констанцией, беспрестанно тренькали два игровых автомата, чем довершали какофонию реальности.
Если по дороге от випассана-центра к вокзалу Констанция корила себя за бесславное окончание курса, дискутировала с внутренним голосом на тему собственного слабоволия и легкомысленности, то теперь она ощущала жизнеутверждающую свежесть и зверский аппетит. Она пришла к выводу, что аромат кофе и свежих круассанов, доносящийся из вокзального кафе, был достаточным поводом для того, чтобы сбежать из «Тихой обители» с ее запахом кислого пота и унылой затхлости.
Часы над главным входом показывали девять утра, Констанция купила роскошный завтрак, а еще газету и зарядное устройство, потому что аккумулятор ее мобильного разрядился, едва она его включила. Вскоре она уже смотрела из окна поезда, едущего в Берлин, на холодный, но очень приветливо встречающий ее ландшафт.
Поездка длилась пять часов, большую часть времени Констанция просто спала, периодически вздрагивая от объявлений, раздающихся из динамика. В газете она прочла заметку об аварии на «Коста Конкордия» и наивно удивилась, что большие круизные лайнеры до сих пор могут тонуть — она почему-то была уверена, что кораблекрушения остались в далеком прошлом. Для нее, склонной принимать все на свой счет, толковать и соотносить со своей жизнью, трагедия, описанная в газете, при всем должном сочувствии к пострадавшим, явилась долгожданным подтверждением того, что правильная, настоящая, реальная жизнь, в которой, к сожалению, случаются и такие трагедии, неизменно продолжается. Подобно многим, думая о кораблекрушениях, Констанция тотчас вспомнила «Титаник», символ более смелой, более блистательной эпохи, в которую слава и романтика ценились превыше остального, а столкновения с айсбергами становились предоплатой за душераздирающие телеэкранизации последующих лет.
Как бы она была рада оказаться там, как она была рада, что ее там не оказалось, и как хорошо было бы, если бы ее поезд сейчас не потерпел крушение, ведь на ней старая бесформенная парка и черный спортивный костюм, да и попутчики-туристы, заляпавшие грязью пол купе, для пресс-конференции одеты неподобающе. О своих волосах, которые она завязала в хвост на макушке несколько дней назад и с тех пор к ним не прикасалась, Констанция вообще избегала думать.
Вот такие мысли крутились у нее в голове на протяжении поездки.
Пару раз она пыталась дозвониться до Маркова, но его мобильный был выключен, и, вопреки обыкновению, он не перезванивал. «Тем лучше, — не унывала Констанция. — Устрою ему сюрприз». Ей не терпелось аннулировать его планы на вечер, если они у него уже имелись, и заменить их своими.
«Есть ли что-нибудь приятнее, — подумала она, — чем мчаться по зимним просторам навстречу любимому человеку? Пожалуй, есть: мчаться по зимним просторам навстречу любимому человеку во сто крат приятнее, если перед тем ты провела в „Тихой обители“ три проклятых дня и ночи!»
Вернувшись в Берлин, она поспешила к себе домой, где, запихав спортивные штаны и прочее содержимое рюкзака в мешок для мусора, будто вернулась из зараженного района, долго принимала ванну с роскошными облаками пены, которую, кстати, ей давным-давно подарил Александр, сказав при этом, что, должно быть, над облаками пена для ванн имеется в неограниченном количестве. Покончив с водными процедурами, Констанция принялась одеваться, сменила несколько нарядов и наконец остановилась на черном, с кружевной отделкой платье-футляре, черных чулках и красных кожаных сапогах, которые потрясающе сочетались с красным оттенком ее губной помады. Этот комплект ее устроил, и она сочла себя достаточно развратно упакованным подарком для Маркова.
Уже выходя из дома, она решила еще кое-что изменить в своем облике: повесила длинное кашемировое пальто обратно в шкаф, вытащила из мусорного мешка парку и надела ее, чтобы усилить эффект неожиданности. А потом побежала по улице в сторону дома Маркова, вдыхая холодный зимний воздух и шумно выдыхая пар.
Дома его не оказалось.
Квартира, которую она отперла своим ключом после того, как на звонки в дверь никто не ответил, встретила ее пустотой и опрятностью. Было непохоже, что Марков тут ночевал, а если он тут не ночевал, видимо, он ночевал где-то в другом месте. «А поскольку у меня дома он не ночевал, остается только один вариант, — рассудила Констанция, — он ночевал не дома». Чем дольше она рассуждала, бесцельно бродя по его квартире, тем меньше ей это нравилось. Она еще не ревновала, но уже волновалась. Ей вспомнилось, как несколько недель назад у них с Марковым состоялся долгий разговор о ревности: они обедали в ресторане «У Рейнхардта», и Констанция заметила, что ее спутник то и дело поглядывает на соседний столик, за которым хихикают две симпатичные молодые женщины. Она иронически призвала его к ответу, на что он в своей неподражаемой манере дал ей понять, что ревность по отношению к нему бессмысленна. «Можешь ревновать меня, можешь не ревновать — на мою любовь к тебе это никак не повлияет», — сказал он ей тогда. В его понимании ревность не является ни признаком неуверенности в себе, ни предчувствием, пусть подчас и оправданным, что любовь партнера угасает. Скорее он видит в ней некую нежность, искаженную действием страха.
— Попробуй представить себе это как криво висящую картину, — предложил тогда Марков.
Констанция наморщила лоб.
— Назови мне любое полотно, и я тебе докажу, — сказал он.
— Любое?
— Да, на твой выбор!
— Ладно… Моя любимая картина — «Тёни на море в Пурвиле» Моне.
— Серьезно? — поразился Марков. — А я был уверен, что «Проселочная дорога с березами» Паулы Модерзон-Беккер!
— Это уже в прошлом. Когда я побывала на выставке Моне в Гамбурге, все изменилось. Я решила, что пришло время для новой любви. — Она притянула его к себе
