у двери одной из квартир дома на Яблонскиштрассе, но звонок, очевидно, был сломан или выключен. Не так давно рядом с фамилией Шилля на двери была ее фамилия, Камп: Констанция вспомнила, что соскребла четыре буквы ключом, который потом оставила на кухонном столе рядом с прощальным письмом. Это произошло вскоре после той жуткой прогулки с элементами охоты, как она ее назвала, того переживания смертельной опасности, как позднее выразился Марков, делая акцент на том, что Шилль, сколько бы он ни заверял ее в своей любви, бросил ее в лесу, пожертвовал ею ради своего эгоцентричного и притом весьма токсичного чудачества. Да, охотник выстрелил в воздух, однако каждый сделанный выстрел является выстрелом в воздух до тех пор, пока пуля не попадет в ту или иную цель.

И, как всем известно, когда это происходит, время растягивается: у одних перед глазами проносится целая жизнь, другие видят свое будущее, и все это за ничтожную долю секунды. Самое неприятное — это, конечно, неуверенность (Марков назвал ее трансцендентальной неуверенностью) на тот счет, сколь долго будет продолжаться полет пули. Не исключено, что полет закончится годы спустя — если она, Констанция, понимает, что он имеет в виду. Когда же он, Марков, размышляет на эту тему, ему становятся понятны причины ее бессонницы: он на ее месте тоже не мог бы нормально спать.

Констанция снова нажала на звонок. Снова не раздалось ни звука.

Она постучалась в дверь, сначала еле слышно, потом громче.

Тишина.

Этажом выше щелкнул замок, кто-то вышел на лестницу и зашагал вниз по ступенькам.

— Фрау Камп! Вот так сюрприз. Давненько вас тут не было. Желаете повидать герра Шилля?

— Добрый вечер, фрау Эберляйн! — воскликнула Констанция, чуть не плача и в то же время радуясь, что хоть кто-то пришел ей на выручку. — Как хорошо, что вы здесь! Вы, случайно, не знаете, куда подевался Александр?

— Нет, к сожалению, — ответила пожилая дама, после чего достала из кармана своего неизменного синего клетчатого халата носовой платок и шумно высморкалась. — Зато я совершенно точно знаю, что с ним творится неладное. Давайте зайдем ко мне — по-моему, вам не помешает подкрепиться.

Вскоре они уже сидели на кухне фрау Эберляйн за столиком у окна, на котором лежали телепрограмма и прихватка. Хозяйка поставила чайник и взяла с подоконника открытую коробку шоколадных конфет с коньячной начинкой, чуть подвинув в сторону горшок с высоким хилым кактусом.

Тем временем Констанция объясняла, что ноги сами ее привели к этому дому, вернее, не ноги, а предчувствия, притом самые дурные предчувствия. У них с Александром, и это ни для кого не секрет, с момента расставания больше нет ничего общего, да она просто не смогла бы иметь с ним ничего общего, ведь иначе ей никогда не удалось бы освободиться от него. И потом, она встречается с Марковым, ну, то есть с Оскаром.

— А теперь и он куда-то запропастился, дома его нет, на телефонные звонки он не отвечает, я искала его везде, полицейские искали его везде, но его нигде нет, даже здесь.

— Вы сейчас о ком, дорогая? Об Александре или о своем новом кавалере? Я что-то совсем запуталась, простите старуху, — поцокала языком фрау Эберляйн, ставя на стол две голубые чашки со знаменитым «луковым» узором.

— И о том, и о другом. Они оба исчезли.

— Оба исчезли, — повторила пожилая дама. — Кстати, пока я не забыла: вчера, нет, позавчера к герру Шиллю приходили из полиции. Причем два раза за день.

Чайник пронзительно свистнул.

— С чего бы вдруг? — насторожилась Констанция.

Фрау Эберляйн, наливая воду в пузатый чайник, в который предварительно положила несколько фильтр-пакетиков с шиповником, вполголоса запела:

Я сижу в широком кресле;

Предо мной камин трещит;

С закипающей водою

Чайник песню мне жужжит[12].

— Не нравится мне это, — хмуро проговорила Констанция.

— Что-что? Никогда не говорите бывшей учительнице немецкого, что вам не нравится Гейне!

— Да я не о стихах, а о полиции. Их визиты — вот что мне не нравится.

— Понимаю, дорогая. Двое мужчин, как говорила моя матушка, это всегда путаница. Почти всегда. С одним исключением, пожалуй.

— А именно?

— Если их одинаково зовут. Тогда путаницы не возникает. Мама была замужем дважды — за моим отцом Эрвином, который погиб на войне, и потом за вторым Эрвином, послевоенным, который стал мне отчимом. В общем, этакий собирательный Эрвин получился, и я много лет не догадывалась, что Эрвин-отчим и Эрвин-отец — разные люди.

Констанция, невольно вспомнившая, что пару раз назвала Оскара Александром, на что тот отреагировал со смесью досады и великодушия, была слишком поглощена расследованием исчезновения своих бывшего и нынешнего кавалеров и потому не смогла связать визит полицейских с историей о двух Эрвинах.

— Просто безумие, — вздохнула она.

Фрау Эберляйн разлила по чашкам шиповниковый напиток, который лился из носика чайника, точно разбавленная кровь.

— А главное безумие состоит вот в чем: взгляните, это они, на снимках, один и другой. Поразительно похожи!

— О Маркове и Шилле такого не скажешь. Один скорее похож на ваш чайник, а другой, — Констанция огляделась, — на кактус. — Она осеклась, пораженная зловещей безвкусицей этого сравнения, и горько разрыдалась.

Фрау Эберляйн достала из кармана халата батончик «Темпо» и, за неимением других вариантов утешения, покрутила коробкой конфет на столе.

— Да, чего только в жизни не бывает. Возьмите лучше конфетку, поверьте старушке, сладкое и спиртное вам сейчас точно не повредят.

Констанция словно не слышала ее. Она вытащила мобильный, в сотый раз набрала номер Маркова, в сотый раз услышала в ответ только длинные гудки.

— Дорогая, на вашем месте я бы хорошенько обдумала, что можно сделать в столь поздний час. Вариантов всего два: либо ложитесь спать, ведь до завтра мир вряд ли перевернется, либо обратитесь в полицию.

Телефон старшего инспектора Танненшмидт умел звонить в самое неподходящее время, а уж субботние вечера были его излюбленным временем для звонков, отчего Танненшмидт не удивилась, когда экран телефона засветился. Чему она удивилась, так это тому, что беспокоила ее фрау Эберляйн с Яблонски штрассе, которая объяснила, что, исполняя соседский долг, звонит от имени другой дамы, которая в данный момент, к сожалению, не может говорить, потому что сидит у фрау Эберляйн на кухне и плачет. Речь идет о Констанции Камп, бывшей подруге герра Шилля и нынешней подруге некоего герра Маркова, или наоборот. Оба названных господина в настоящее время словно исчезли с лица земли, и фрау Камп опасается, как бы