с самотыком четыре девушки, одетые в английскую школьную форму с красными галстучками. У одной из них были завязаны глаза, и остальные щебетали ей по-английски с чешским акцентом: Where are we? Who are we?

– I don’t know, – ответила четвертая и позволила расстегнуть на себе блузку.

Я тут же открыл на компьютере папку с нашими фотографиями, чтобы проверить, не ошибся ли я. Да, так и есть: кровать с белым изголовьем и золотой окантовкой, трехстворчатый, застекленный посередине шкаф, туалетный столик с овальным зеркалом, перед которым причесывалась Нина. А теперь там девушки совали друг дружке в анальное отверстие прозрачный вибратор. В левом окне у меня было открыто это видео, а в правом – наши фотографии. На одной из них, снятой на автоспуске, – полуобнаженная Нина, потягивающаяся после пробуждения, и я, влюбленно ей улыбающийся. А в другом окне две из четырех девиц смазывали себе тем временем половые губы. “Их снимали до нас или после?” – задумался я, как будто бы это имело какое-то значение.

В те дни, просыпаясь, я никогда не знал, что за картина предстанет у меня перед глазами. Один раз я увидел себя в номере отеля после торжественного вручения Премии Евросоюза. Засыпая ночью в центре Брюсселя, я понимал, что должен радоваться, но на самом деле никакой радости не испытывал. Вернувшись в отель около одиннадцати, я рухнул прямо в пиджаке на кровать и набрал Нину. Мне хотелось с ней поговорить, но она уже спала, и мой звонок ее разбудил. Никакого желания общаться у нее не было, поэтому мы договорились созвониться утром. Я рассердился, не понимая, как она могла заснуть, – она же знала, что я позвоню и захочу поделиться впечатлениями. И все-таки заснула, как будто ей не было до меня никакого дела. “Может, я уже тогда перестал для нее что-либо значить?” – спрашивал я теперь сам себя.

“А та незнакомая женщина, что пригласила ее на кофе?” – в горячке я опять перескочил на другое. Что именно сказала она Нине? По немногословным репликам было понятно: та женщина подарила Нине признание, которого ей не хватало. Значит, по мнению Нины, я не замечал ее внутреннего мира? Все действительно настолько банально? В фильме “Элегия” один немолодой герой говорит другому, что красивых женщин невозможно увидеть, потому что разглядеть скрытое за прекрасной оболочкой мешает барьер красоты. Нине тоже казалось, будто я ее на самом деле не вижу? Ей хотелось, чтобы я одарил ее тем же признанием, что и незнакомая женщина, которой она потом выплакалась? А вдруг та женщина запудрила Нине мозги? Что я вообще о ней знаю? Может, это очередная ведунья с выездного эзотерического семинара, которая посоветовала Нине почаще баюкать своего внутреннего ребенка, – вот милая моя и расплакалась, потому что такие слова растрогают даже терминатора.

Днем меня обуревали сомнения, а ночью я позвонил Нине. В трубке долго раздавались длинные гудки, и мне в моем горячечном состоянии казалось, что ими заштрихована сегодняшняя ночь, что прерывистый тон опоясывает всю Землю. Наконец Нина взяла трубку.

– Привет, – сказал я. – Это я.

– Привет.

– Ничего, что я звоню?

– Наверное, ничего… Как ты себя чувствуешь? – спросила Нина.

– Имеешь в виду физически или психологически?

– Начни, с чего хочешь.

– Я еле живой, – ответил я. – А ты?

– Так себе. У тебя есть какие-нибудь лекарства?

– Мне бы сейчас факидол.

– Факидол? Что это? – поинтересовалась Нина.

– Ты не знаешь, что такое факидол? Он содержит действующее вещество fuck it all. Его теперь выписывают вместо прозака. Очень популярное лекарство во всем мире – ну, чтобы можно было на все насрать, понимаешь?

– Ага… Ты мне тогда сообщи, если его раздобудешь. Я бы тоже купила парочку упаковок.

– Может, ты мне его привезешь? – решил я попытать счастья. – Я знаю, где его продают, но не могу встать с кровати.

– Не получится, – ответила Нина. – И больше, пожалуйста, не спрашивай меня насчет приезда.

– Эх, – вздохнул я, и в трубке на несколько секунд повисло молчание, невыносимое телефонное молчание.

– Нина, послушай, – произнес я и набрал побольше воздуха. – Ну не можем же мы расстаться так по-идиотски. Просто не можем. Мы ведь не три месяца встречаемся, чтобы взять и все разом перечеркнуть. И если нам нужно что-то менять, то для начала я должен знать, что с тобою происходит. Без тебя мне этого не понять. Да, я в курсе, что я тоже часть этого уравнения, но…

Опять тишина в трубке.

– Нет… – отозвалась наконец Нина. – Нет, кажется, я не могу тебе этого сказать.

– Почему? Потому что не хочешь или потому что тоже не знаешь?

– Не знаю, – ответила Нина, и мне показалось, что она, лежа в своей мансарде, которую я угадывал по акустике, слегка потягивается.

– Не знаешь, что с тобой происходит, или не знаешь, почему не можешь мне об этом сказать?

Снова молчание, а потом:

– Наверное, я немного запуталась. Не хочу обсуждать это по телефону.

– А как иначе это обсуждать, если ты не хочешь ко мне приехать? – воскликнул я, чувствуя, что моя злость опять готовится к прыжку.

– Значит, я вообще не хочу это обсуждать.

– Но… Нина, господи, ну так же нельзя! – простонал я. – У нас прямо под руками распадается то, что еще вчера было для нас обоих всем, а ты даже пальцем пошевелить не хочешь. Разве так можно?

– Не сердись, завтра я тебе, наверное, напишу мейл. А сейчас мне нужно побыть в тишине и наедине с собой. У меня были на то причины…

– Так назови их!

– Я их уже называла: мне пора что-то менять. Я поняла, насколько мы разные, и…

– Разные? Да, мы разные, но нам же это никогда не мешало! Наоборот, мы наслаждались этой разницей!

– Да, только теперь я хочу быть собой.

– Ты хочешь быть собой, – повторил я. – Хорошо. Значит, я, по-твоему, тебе мешаю?

– Может быть, ты этого и не осознаешь, но да.

– И каким же это образом?

– Да неважно.

– Нет, важно!

– Это долгий разговор.

– Нина!

Мне казалось, что я беру приступом какую-то крепость, но не могу даже перебраться через окружной ров. У меня было ощущение, что Нина называет самые общие причины, обычно ведущие к расставанию, и предполагает, что они каким-то образом относятся к нам.

Я ходил туда-сюда от кровати к компьютеру, проверяя, не пришло ли письмо от Нины… нет, не пришло.

Через два дня температура, в котле которой варились события последнего времени, наконец спа́ла. Я поднялся с кровати, завернулся в халат и сам написал Нине, решив, что постараюсь быть как можно более деловитым. Я попросил ее – раз уж мы расстались – в ближайшее время забрать свои вещи из Патрицианской виллы. Напомнил, что она должна мне кое-какие деньги, и попросил отдать долг, когда появится такая возможность, потому что сейчас мне не до великодушия. Но