я понял, что не хотел бы лишиться всех своих телефонных контактов. Словно по команде “кругом – марш!”, я вернулся назад, к урне, уязвленный еще и тем, что даже не смог остаться верным своей злости.

Сим-карта валялась в углу у стены, но вот с телефоном уже можно было распрощаться. Прекрасно – зато куплю себе новый.

Дома я назло включил порно.

Именно в такие минуты я его и смотрел: когда мне бывало плохо, когда мне бывало паршиво. Для меня порнография была связана не с эротическими радостями, принадлежавшими реальной жизни, а со скверным настроением, пустотой и усталостью. Она служила средством подавления недовольства. Недовольства чем? Я не мог сказать точно, знал только, что возбуждение ненадолго затмит собой все. В этом смысле зависимость у меня, наверное, была.

Не могу поклясться, что в тех видео, которые я смотрел накануне Рождества, не было красных колпачков и бубенчиков.

Меня поразила нелепость происходящего, и я написал об этом Нине на почту.

За вечер я, наверное, раз десять проверял ящик. Мне хотелось ей позвонить, но у меня не было телефона.

Немного успокоиться мне удалось только ближе к полуночи. Включив Филипа Гласса, я уселся в кресло. Вглядывался в темноту за окном и вспоминал, как год назад мы с Ниной ездили на его концерт в остравском “Гонге”. В концертном зале, расположенном внутри бывшего газгольдера, Гласс вместе с небольшим ансамблем играл цикл Music in 12 parts – целых четыре часа музыки. В один из антрактов мы с Ниной прогуливались по территории бывшего металлургического завода, задирали головы, разглядывая доменные печи, плутали по лабиринту, превратившемуся в памятник индустриальной эпохе – эпохе, которая предшествовала появлению компьютеров, социальных сетей, порносайтов и всего прочего, – и делились друг с другом первыми впечатлениями от концерта. Цикл Music in 12 parts завершает минималистический период в творчестве Гласса, и мы боялись, что на сцене будет царить интеллектуальный холод, но все оказалось совсем не так. Строгие и лаконичные музыкальные секвенции погружали нас в состояние транса: словно посреди металлургического завода разгорелся древний огонь и мы в мистическом экстазе танцевали вокруг него ритуальный танец.

Нине всегда нравилось ездить на машине ночью, и я вспомнил, как приятно нам было возвращаться в Брно, сидя в салоне, наполненном общими переживаниями. Мы остановились на заправке и, взяв по стаканчику кофе, отошли в сторону, на темную площадку, за которой начиналось поле и откуда видны были звезды. Я стоял, Нина сидела на скамейке, приобняв меня одной рукой за талию. Когда звезды ее окончательно утомили, она задрала мне футболку и стала разговаривать с моим пупком.

Я снова пошел к компьютеру, но нет, ответа не было.

* * *

Накануне Сочельника я уехал в Поличку и сообщил об этом Нине со своего нового телефона. Я был уверен, что она не выдержит и все-таки приедет, что мы встретим Рождество вдвоем, как и собирались. Все дни, проведенные нами вместе, походили на древние побеги хвоща, которые, хотя и успели уже разложиться, превратились в настоящую природную кладовую, в черное золото сопричастности, чьи запасы поддержат нас в трудные времена, – да, вот так мне казалось. К тому же в Рождество принято прощать прежние обиды и возвращаться к самому важному… или, по крайней мере, друг к другу.

Утром Сочельника я решил съездить в Будислав. Когда я был маленький, мы одно лето жили там с папой в Доме братьев Чапек[81]. А когда мне исполнилось тридцать, я, прогуливаясь по соседнему заповеднику Тоуловцовы-Маштале, решил взяться за свой первый роман.

Я любил эти места. Бродя среди разбросанных по равнине домиков, я присматривался, не продается ли какой из них по сносной цене.

Было уже за полдень, а Нина все не писала и не звонила. Она хочет сделать мне сюрприз?

Я забрался на скалу из песчаника, с которой открывался вид на равнину. Позвонил Нине, но она не брала трубку.

Перезвони мне, пожалуйста, – набрал я замерзшими пальцами сообщение и тогда только заметил, что продрог до костей. Дул ветер, тучи неслись по небу, как испуганное стадо овец.

Нина перезвонила мне вечером, когда уже и так было понятно, что она не приедет. Мы неловко поздравили друг друга и спешно попрощались.

Впервые в жизни я встречал Рождество не дома. Я не знал, что делать, когда остаешься один вечером в Сочельник, поэтому включил рождественские колядки и забрался в постель. Раз уж я все равно успел простыть.

Продержавшись до половины первого ночи, я снова позвонил Нине. Теперь она ответила сразу. В трубке раздавались отголоски семейного праздника. Я узнал смех Нининой тети и других родственников и тут же представил себе длинный стол, за которым собралась вся семья. Потом голоса стали тише – Нина отошла в сторону.

– У вас все хорошо? – спросил я.

– Теперь уже да.

– А до этого нет?

– Мама на Рождество всегда создает какой-то напряг… да ты сам знаешь. Мы с ней, как обычно, сцепились, но сейчас уже все хорошо.

Я ждал, что Нина спросит, как у меня дела, хотя понимал, что ей не хочется заводить разговор обо мне.

– А ты получила мои сообщения? – поинтересовался я.

Я успел послать ей за вечер две или три эсэмэски, но ответа так и не пришло.

– Да, – произнесла Нина и замолчала. А потом добавила:

– Получила.

Разговор не клеился, но мне все же пришлось перейти к делу.

– А ты не хочешь все-таки завтра или послезавтра приехать ко мне? Поднимемся на Луцки-Врх, – упомянул я нашу любимую гору, – и вообще.

Я хотел сказать Нине гораздо больше: что у меня болит горло, что я по ней скучаю, что хочу подарить подарки, – но почему-то не мог.

Помолчав, Нина ответила:

– Ян, я уже не смогу к тебе приехать.

– В смысле?

– “В смысле?” – повторила Нина.

– Да, в смысле? Почему не сможешь?

Было слышно, как она глубоко вздохнула.

– Потому что мы с тобой расстались.

Я отнес телефон подальше от уха и посмотрел на дисплей, словно хотел удостовериться, что я действительно разговариваю с Ниной. Что это не какая-то чудовищная ошибка. Что я не позвонил случайно незнакомой девушке, которая недавно разошлась со своим парнем и теперь думает, что разговаривает с ним.

– Что? – спросил я с нескрываемым удивлением.

– Мы с тобой расстались, – повторила Нина.

– Расстались? – у меня было ощущение, как после лоботомии. – А когда это произошло?

– Черт возьми, Ян, да что все это значит? – возмутилась Нина.

– Ты меня спрашиваешь?! – чуть не задохнулся я.

До сих пор мне казалось, что выражение “он не знал, плакать ему или смеяться” применимо только к литературным героям.

– В кафе, – напомнила Нина. – Ты что, забыл?

– Не забыл.

– Ну вот видишь…

– Но мы же там не расставались! – воскликнул я. – Не мог же я этого не заметить!

В трубке воцарилась зловещая тишина. Я пытался