– Наверное, существуют, – согласился я, прикидывая, к чему она клонит.

Нина глотнула вина, посмотрела в окно и вдруг разрыдалась.

Из ее сбивчивого рассказа я понял, что случилось примерно следующее: Нина ехала утром на желтом автобусе “Региоджет” в Прагу и сидела за женщиной, которая была на восьмом или девятом месяце беременности. Та неожиданно начала задыхаться, а потом потеряла сознание. Поднялась суматоха. Одни звонили в скорую, другие пытались привести лежащую в проходе женщину в чувство. Водитель свернул на заправку. Нина, имея за плечами курс первой помощи, а под рукой – телефон, включенный на громкую связь, попробовала спасти беременную. Но непрямой массаж сердца не помог. На заправке женщину забрала скорая. Водитель и так опаздывал, поэтому все вернулись на свои места и автобус снова тронулся. Нина не знала, удалось ли сохранить той несчастной жизнь. Но уже в автобусе она нагуглила инфаркт при беременности и выяснила, что он случается примерно у одной из десяти тысяч женщин и почти в половине случаев заканчивается смертью матери и ребенка.

– У меня до сих пор перед глазами ее большой живот, оголенный, когда мы делали ей массаж сердца.

– Кошмар какой!

За столом ненадолго воцарилась тишина.

– Но ты начала с другого, – произнес я осторожно и, протянув руку между бокалами, положил ее на ладонь Нине. – Благодаря этой истории ты узнала свое теневое слово?

Нина кивнула, видимо, немного успокоившись.

– Сначала я думала, что это “слабость”. Я корила себя за то, что не смогла помочь той женщине. Но потом до меня дошло, что это “бессилие”. Я вдруг поняла, как ненавижу ситуации, когда чувствую себя бессильной.

– Ну, я-то знаю, как ты ненавидишь собственное бессилие. Если ты не можешь решить проблему действием, то заходишь в тупик. Поэтому я иногда называю тебя Барбареллой.

– Ты думаешь, мне нужно научиться принятию? – спросила Нина, взглянув на меня.

Подобная неуверенность очень редко звучала в ее голосе. Коллега Нины, работавший сегодня в вечернюю смену, заменил нам пустые бокалы на полные, и после этого я ответил:

– Наверное. Иногда ничего другого и не остается. А хочешь узнать мое теневое слово? В тот раз мы называли их по очереди…

– Ну давай, – согласилась Нина и сделала глоток вина.

– Например, “насилие”.

– Да? – произнесла она, явно думая о чем-то другом.

– Я с детства его не переношу и до сих пор не знаю, что в таких ситуациях делать. Когда я читаю о какой-нибудь драке или вижу, что кто-то кого-то колотит, на меня словно столбняк находит. Не очень-то мужественное поведение, правда? – спросил я, чтобы привлечь Нинино внимание.

– По-моему, это нормально, – ответила она.

– Мне становится не по себе, даже если это насилие направлено на кого-то другого. Например, однажды я прочитал в газете, как отец с сыном сидели в машине, а на них ни с того ни с сего налетели нацики и стали дубасить по лобовому стеклу бейсбольными битами. Стекло треснуло, и хулиганы накинулись на сидевших внутри бедолаг, которые даже не успели завести двигатель – так быстро все произошло. Их избили до полусмерти и оставили там, окровавленных и засыпанных осколками. Только представь себе: ты сидишь в машине, может быть, даже уже успела пристегнуться, и вдруг на тебя бросаются эти мерзавцы и дубасят по лобовому стеклу. Вот на таких новостях я и рос в девяностых. Здесь, в Брно, несколько раз громили “Стеклянный луг”[78]. Или еще эти постоянные сообщения о бездомных, найденных убитыми на скамейках… Всякий раз, когда я такое читаю, у меня внутри просыпается что-то звериное: ужас вперемешку с жуткой яростью.

– Тут у меня преимущество: я девушка, и на меня вряд ли полезут с кулаками, – сказала Нина. – Помнишь двух идиотов, которые напали на нас в Кракове, когда ты заметил, как они мочатся на витрину? Один тебе сразу дал в глаз, а второй, когда я на него заорала, спрятал руки за спину и сделал вид, что он тут ни при чем. Или как в “Гавану” заявилась та жаба в кожаном плаще? Я шлепнула его по руке, водка разлилась, а он, вместо того чтобы мне врезать, стал меня успокаивать – всякое, мол, случается.

– Значит, ты боишься не насилия, а бессилия…

– Да. Хуже всего, когда тебе и ударить-то некого, – грустно улыбнулась Нина. – Как моей бабушке, которая только после смерти дедушки узнала, что он ее всю жизнь обманывал.

– Значит, ты хотела, так сказать, взять инфаркт за горло?

Нина ненадолго задумалась, а потом тихо, словно бы с трудом, произнесла:

– Я тебе еще не все рассказала.

Я вопросительно взглянул на нее.

– В автобусе ехала еще одна женщина, она потом подошла ко мне на автовокзале в Праге и сказала, что я красивая. Конечно, она не имела в виду физическую красоту. Ей показалось, что я повела себя правильно и не растерялась в нужный момент, когда большинство пассажиров не знало, что делать. Эта женщина пригласила меня на кофе, и мы просидели с ней вместе, наверное, часа два.

– Как славно. А о чем вы говорили?

– Этого я тебе сказать не могу, – неожиданно ответила Нина.

– В смысле? Что это была за женщина? – спросил я, вдруг почувствовав к той незнакомке неприязнь.

– Может, в другой раз расскажу. Прости, я ужасно устала. У меня уже правда нет сил.

как мы могли забыть об этом

Стоял октябрь, было уже довольно холодно и ветрено. Мы вышли к краю равнины, над нашими головами плыли по небу кучевые облака, похожие на свежеубранный хлопок. Казалось, все вокруг постепенно приходит в движение. Я огляделся по сторонам; облака, бегущие над взъерошенной местностью, как будто едва заметно мерцали. Опустившись на скамейку под старым, чуть таинственным дубом, я засмотрелся на траву, растущую у моих ног. Стебли ее тянулись вверх, словно в каком-нибудь документальном фильме о природе, снятом в режиме замедленной съемки. Клочок земли под ногами походил на джунгли Амазонки, увиденные из окна вертолета; трава, извиваясь, устремлялась вверх и как будто молилась мне, стараясь зацепиться за мой взгляд.

Мне так хотелось показать это Нине, но я понимал, что она ничего не увидит. Она была рядом только для того, чтобы присматривать за мной. Я показывал пальцем на траву и смеялся в голос.

Я взял, нет, схватил Нину за руку, и мы двинулись вперед, пересекая равнину, пересекая это бушующее море. Спустя какое-то время вещество словно бы прожгло физические ощущения и просочилось на уровень эмоций, смех незаметно сменился угрызениями совести, взвизги перешли во вздохи, а потом и во всхлипы. Я смотрел на Нину, и по лицу у меня текли слезы. Вот только передо мной стояла не Нина, а Ева, моя первая большая любовь, и я чувствовал себя обязанным сказать ей все, о чем не смог