Шрифт:
Закладка:
Жаль, что со мной в Париже не было Нины, но я, по крайней мере, купил ей белое платье на Елисейских полях и чулки в “Галери Лафайет”.
Если не считать матчей Уимблдона и торговых центров, то в основном я проводил время на кладбищах. Больше всего мне нравилось ходить на Монпарнас. Надгробие Жана-Поля Сартра и Симоны де Бовуар было усеяно камушками и поцелуями – я живо представлял, как студентки философии извлекают из сумочек тюбики помады “Буржуа” своих любимых оттенков, жирно красят губы, чтобы оставить след, и сосредоточенно целуют могильный камень. Я не стал участвовать в этом ритуале, но, обнаружив неподалеку лес карандашей, растущий в большом цветочном горшке на могиле Маргерит Дюрас, не удержался и тоже засадил туда свой карандаш. Однако я никак не мог найти могилу, ради которой, собственно, сюда и пришел. Отыскав глазами скопления туристов, я двинулся в их сторону, но набрел на Сержа Генсбура. Неподалеку от его могилы я заметил женщину в белом комбинезоне: за спиной у нее висели большие баллоны с химическим раствором для чистки надгробных плит. Я решил, что этот ангел будет из местных, и действительно: дорогу к белоснежной могиле Хулио Кортасара он указал мне правильно. Надгробие было густо исписано фломастерами, поверх неумелого рисунка с прыгающим человечком лежала засохшая роза; тут же серьги, кольца, затушенные сигареты и множество использованных и промокших билетиков на метро. Я сразу понял отсылку: мы с Ниной очень любили рассказ Кортасара “Рукопись, найденная в кармане”, где герои играют в игру, катаясь по линиям парижского метро.
В Барселоне и Мадриде мы уже оказались вместе. Совершали променады по Рамбле, впадающей в море, поссорились на площади, пахнущей канализацией, и снова помирились на другой площади, где были пальмы и попугаи. Забронировали экскурсию в Саграда Фамилия, и Нина с одного конца храма прислала мне в другой сообщение, которое я так и не удалил: Я бы хотела одеваться, как храм Гауди. Естественность, природа, бог, человек, очистившийся от злобы, с которой он столкнулся в мире. Одеваться для себя и как бы невзначай для других. Безумие красок как часть преобладающей белизны. Все еще находясь под впечатлением от сказочного храмового интерьера, мы переместились на скоростном поезде в Мадрид: шестьсот километров за два часа и далекий солнечный закат. На следующее утро я встречался с испанскими издателями в небольшом книжном магазине, а день у меня оказался свободен. Мы гуляли по этому пышному городу, а потом, устав от его проспектов, отправились в парк Ретиро и взяли там напрокат лодку. Как раз тогда на Франкфуртской книжной ярмарке объявили лауреатов Премии Евросоюза по литературе и у меня в кармане зажужжал телефон. Я передал весла Нине, и она тут же врезалась в лодку с японскими туристками. Вечером мы пробежались по Прадо, почти так же быстро, как троица из “Банды аутсайдеров” Годара – по Лувру. На улице похолодало, Нина покрылась гусиной кожей, и когда ночью мы занимались любовью в квартире при Чешском посольстве, ее несколько дней не бритый лобок напоминал кожуру крыжовника и был таким же вяжуще-сладким.
На следующий день мы забрели в какую-то церковь. Наши взгляды пробежали вверх по колоннам нефа, и мы не сговариваясь направились по проходу к алтарю. Нас обоих вдруг посетила одна и та же мысль: все это похоже на свадьбу. Мы посмотрели друг на друга – Нина дико раскраснелась, а я расхохотался.
Через месяц я поехал в Брюссель – опять один, разве что с другими лауреатами. Я остановился в отеле, который напоминал мне тысячеэтажный дом, и почти из него не выходил. По утрам я завтракал внизу в просторном ресторане – соседние столики занимали молодые мужчины в идеально сидящих костюмах, и я говорил себе, что если бы в свое время не метался, то был бы сейчас одним из них. Церемония вручения премии проходила 18 ноября 2014 года, спустя чуть больше четверти века после Бархатной революции. В своей речи я вспомнил Вацлава Гавела. После моих слов especially in comparison to our current president[70] зал, полный представителей разных европейских организаций, зашумел, а потом раздались аплодисменты. Впрочем, сорвать их было не слишком сложно: слабоумные выступления Милоша Земана уже повсюду вызывали отвращение.
Мы с Ниной ездили по крупным европейским городам, но мне все равно казалось, будто им никогда не сравниться с теми, в которых мы с ней живем. Меня не покидало чувство, что самое важное происходит дома, а не в поездках. Я никогда не понимал те миры, которые невозможно сделать глубоко личными: я хорошо разбирался в близком, не умея сориентироваться в далеком. Я был страж, а не захватчик.
На нашей Буги-стрит в ту пору случилось еще одно событие: Нина устроилась работать моделью.
Предложения от разных модельных агентств она получала, сколько я ее помню, но всегда отвечала на них отказом. Она вела собственную борьбу со стереотипами, касавшимися красивых женщин, и было понятно, что, став моделью, она только усложнит себе жизнь. Но на этот раз прямо на нашей улице рядом с ней затормозила машина, и, несмотря на всю подозрительность происходящего, Нина взяла визитную карточку, протянутую в опущенное окошко неким мужчиной, а потом пришла по указанному в ней адресу. Возможно, свою роль сыграло здесь то, что студенческая жизнь закончилась и Нинины расходы возросли. А может, она просто проявила готовность воспринять это как игру. С агентством, в котором работал тот незнакомец, ей договориться не удалось – исключительно потому, что в бистро “Франц” ее успела завербовать сотрудница более престижного модельного бюро в Праге.
“Госы по богемистике ты не сдала, зато стала Bohemia Model”[71], – осторожно подшучивал я над ней, стараясь особо не давить на больное место.
Теперь Нина тоже регулярно ездила в Прагу – на кастинги. Накануне ее первой поездки мы соорудили из двух высоких ламп и белой рулонной шторы домашнее фотоателье, чтобы Нина могла попрактиковаться в позировании. Взяв зеркалку, я принялся щелкать затвором со скоростью спортивного фоторепортера, снимающего конные скачки, но потом, просматривая снимки на дисплее, испытал некоторое разочарование.
– Покажи, – попросила Нина, и мы продолжили просмотр вместе. – Ну, мне кажется, для “Браво”[72] сойдет.
– Давай лучше попробуем сняться на обложку какого-нибудь нормального женского журнала.
– Нормальных женских журналов в природе не существует.
– Ну, я имел в виду, например… “Марианну”[73].
– “Марианну”, значит? Будет тебе сейчас “Марианна”! – заявила она с
